Нас объединила любовь к прогулкам. Мы оба в то время испытывали душевный дискомфорт, а длительные прогулки успокаивали. Когда физическая усталость побеждала тревогу и на душе становилось легче.
Да и степь такая красивая, такой простор, Енисей,
степь, степь, степь... взгляду ничего не закрывается...
Заходила к нему на дачу. Небольшой дом, пара комнат, печка. Он там и зимой жил. В то время у меня было
две собаки, дворняга Дуся и спаниель Лайда. Я их брала
с собой на прогулки. Иногда он гулял один. У него была сиамская кошка Фанта. Игорь брал её в степь, хотел, чтобы она ходила с ним рядом, как собака. Однажды он вытащил её из сумки и отошёл немного. Увидел, что над ней начали пикировать коршуны, больше с собой не брал. Помню сравнивал кошку с белками, говорил, что по сравнению
с ними она совсем неловкая.
Однажды мы нашли особое место в степи, очень красивое, словно оазис. В степи нет растительности, идешь, идешь, всё однообразно. А тут вдруг внезапно открывается долина с речкой, деревьями и кустарниками. Как бы внезапно попадаешь туда, и такая радость на душе! Весной там подснежники цвели, потом всё желтое – куриная слепота расцветала, лютики голубые и желтые. Игорь дал свое название этой долине: «Каргангилум». Купался там. Речка мелкая, горная, холодная, стиль плавания называл «крокодильчиком». Как-то один ходил к истоку реки,
два дня шел, ночевал в стогу.

Жанна Приведенная

Вот жёлтый — он был моим солнцем,
Я буквы на нём рисовал угольком солипсизма,
Он был моим траурным фоном,
Для чёрного соло —
Единственный бизнес психа.
Теперь его нет…
Последнее пятнышко…
Я долго берёг, чтобы розовой пяточкой
К нему прикоснулся мой сын запоздавший…
Теперь я на нём написал иероглиф,
Подаренный богом чужим…
И мне паучок инородный
Дороже и ближе и даже
Понятнее с каждым днём…
Я нежен и не одинок —
В труде моём первая роскошь.
Снежинка чёрного снега
И неба ночного росток…
Я годы копил эту нежность!
Я ждал тебя, крошка!
Отмою по кругу столетнюю сажу —
Казармы и казематы
И прочую тень-дребедень,
Которая превратила
Мой жёлтый — в подобие ринга…
Отмою, чтоб не прикасались,
Чтоб не затемнили зеваки
Хоть краешек этого нимба.
Сумею портретами брезговать
Плебеев и богачей…
На лбу напишу чернилами —
«Я бездарь, я без дому, бестолочь!»
Чтоб было им очевидней,
Что я — абсолютно ничей.
Подобно тому, как раньше —
Я с ними играл и дурачился
Я в маску печали одену лицо посветлевшее
И рубищем мышцы прикрою…
Начну спотыкаться и падать как будто от тяжести
На доброе слово оскалюсь
И грубо отвечу: «Пошёл ты!»
И нашу огромную тайну
Начну рисовать потихоньку…

Я ждал тебя, чёрное пятнышко…
Я ждал тебя, жёлтый!

Москва, 1982

Живёт такой человечек —
Порою странные вещи
Он мне говорит шепотком.
Я с ним зачастую согласен,
Но спорим мы с ним ежечасно,
А в споре он очень опасен,
Он очень в своём убеждён.
Он говорит: «Человечество
Думает, что Вселенная —
Это всего лишь бессилие,
Что тьма такая массивная,
Думает, что Земля — пастбище,
Временное поселение,
Что смерть — это просто кладбище,
Что нет никакого спасения…»
Он говорит: «Человечество,
Когда до конца перебесится,
Когда на сегодняшних виселицах
Будут висеть не висельники,
А синие и зелёные
Потешные сапоги, —
Поймёт тогда человечество,
О чём я теперь говорю…»
Он маленький человечек,
А говорит, что Вселенная —
Это — где вечно весело,
Она такая Вселенная,
Она такая Всетрудная,
Всесильная, Всесемейная,
Усеяна густо секундами,
Беседами и бассейнами…
Он говорит: «Человечество
Относится недоверчиво
К тому, что Вселенная светится».
Такие вот странные вещи
Толкует мне мой человечек,
Валяясь в весенней траве.
Зовут его, кажется, Петькой —
Живёт со своей человечихой
В моей большой голове.

***

Возвращение к желтому

Я взмахиваю крыльями, крыльями жёлтыми
Взмахиваю, — и никак не могу взлететь.
Мне стыдно. Я матерюсь шёпотом.
Вокруг меня множество любопытных людей.
На меня смотрят, от меня ждут чуда.
Я подпрыгиваю как на раскалённой плите.
У меня получалось! — Ну, кроме шуток!
Взмахиваю!..
И опять никак не могу взлететь.

Два крыла за спиной —
жёлтые предатели.
Я вернусь домой,
крылья брошу в угол.
Будет долгая зима,
и мои младшие братья
сухие крылья спалят в камине
во время вьюги.
А потом весна, лето…
Я придумаю новые крылья,
и когда сентябрь
затуманит небо вздохами,
я взлечу! И буду смеяться,
с облака на облако прыгая,
и забуду о том,
что с крыльями мы повздорили.

Вновь я собираю любопытных людей,
Окружаю себя вниманием тесным…
Но теперь я один не хочу лететь —
Давайте, давайте вместе!

Сила тяжести, нам пора,
И тебе пора на покой —
Я даю тебе форы четыре шара,
И играю левой рукой!

Признавайтесь — кто с небом в обнимку

И которым мерзко от пошлости,
Маски — детям! Да здравствует мимика!
Разевайте клыкастые полости!

Я прощу вас, и вы простите,
Посоветуемся, свет зажжём —
Говорите же, говорите,
Потому что нам есть о чём!
Нам есть о чём сказать,
Нам есть куда лететь,
Нам есть кого спасать
И от кого терпеть.
Орнамент на стене
Похож на что угодно,
Узор его ясней
И тоньше с каждым годом.

Крыльцо как крылышко —
Общипанные перья,
Ах змеюшко-горынушко,
Спасёт тебя неверие.
Судья — всегда глупец,
А трусы очень любят,
Слезу пуская, петь
О сильных смелых людях.

В тех песнях флора-фауна —
Добра, да мне не верится —
Уродлива семья у нас —
Одни археоптериксы.

Эх людики-людишки — обрезанные лучики,
Вы чем нафаршированы — песком или дыханием,
Какой тоской повязаны — вы все своё получите —
И крылья, и бессмертие —
когда-нибудь, когда-нибудь.

Да что же вы всё тянете — поправьте свои винтики —
Кому вы приготовили монетки на чаёк?!
А ну давай на цыпочки и выше — вы увидите
Там солнышко встаёт!
Это значит, что путь свободен!
И былое уже под пылью!
И как раньше кричали «по коням»,
Я командую всем: «По крыльям!»

Хватит строить летающих змеев!
Хватит прятаться! Хватит! Хватит!
Я по лицам читать не умею,
Летающие, признавайтесь!

Люди-люди-обжоры-аскеты,
Эй, послушайте, брат и враг,
Предлагаю любую газету
Заканчивать только так:

Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Летающие всех стран, соединяйтесь!
Всех династий крылатая тяга,
Начинайте сбиваться в косяк,
Пусть с мышами воюют котята,
Подарите мышам свой чердак!

Летающие — признавайтесь!
Летающие — соединяйтесь!

***

Зимы той туземец — тузимец,
Ты жил, предвкушая кончину,
А строчки твои просились,
Как птицы — в жаркие страны —
Им холодно было, противно
В засыпанной снегом тетради…
Огнём медитаций, абстракций
Дышал ты, усы обжигая,
А ночи чертили в пространстве
Тропинки собачьего лая.
А друг твой — простуженный карлик,
Забравшись с ногами на кресло,
Про жёлтый песок и пальмы
Тянул бесконечную песню.
И снилось тебе и грезилось —
И море и лукоморье,
И скрёб тебе тело как лезвие
Тот свитер, изъеденный молью.
И в горле кровавилась трещина,
Казался табак сыроват…
Тебя навещала женщина,
А ты её не целовал.
И мрачно шутил — гигиена души…
И падал в пустую кровать,
И очень хотелось объятий и лжи,
Но не было сил целовать.
А карлик красноречивый
Лукаво на это смотрел…
Ты жил, предвкушая кончину,
А он тебе песенку пел.
Он был твоим маленьким бардом,
Философом и шутом,
Ты слушал так чутко и жадно
Его небылицы о том,
Что где-то на белом острове
Живут-поживают два брата —
Один чертит буковки тростью,
А младший играет с крабом.
Там тихие хижины, финики,
И люди коричневой кожи,
На острове нет гостиницы,
А значит, швейцаров тоже…
Те братья почти одинаковы,
А старшему тысячи лет…
На острове нет губернатора —
А значит, жандармов нет.
Так складно, как будто по книге…
А карлик, притворно скорбя,
Малюсеньким носиком шмыгал
И хитро глядел на тебя…
Потом обрывал свою сказку
Про этих далёких двоих,
И убеждённо доказывал,
Что они — братья твои.
И морем, и солнцем повеяло
В твоей сиротливой глуши…
И ты ему даже поверил,
Но в путь всё равно не спешил.
А в комнате пахло врачами,
И в двери звонили не те,
И женщина не возвращалась,
И карлик в окно улетел…
Туземец — ни денег, ни чина…
На водку — у брата взаймы…
Ты жил, предвкушая кончину,
Захваченный в плен пустотою,
На острове белой зимы…
И лодку бумажную строил.

Летнее воспоминание

Кызыл, 1984

Солдаты милые, опять нелепый бой,
Вы — каждый знаменит, любой из вас богат…
Но вы обречены, ведь вы опять со мной,
А я… люблю врага.
Я беспричинно возникал,
Молчал, темнел, ронял слова…
Потом бежал и чуял — в спину из окна
Улыбки снисходительной тугая тетива.
Встречал опять, вопросы задавал,
В глазах носил банальную мольбу,
Касался невзначай, кружилась голова,
И то в костёр меня, то босиком по льду…
И на звонки бежал, как заяц от собак.
Стонал и умирал, пристреленный ошибкой,
И клялся всё забыть, и проклинал себя,
И снова отступал перед её улыбкой…
Какой короткий бой — войска мои стоят…
Идите же, родные, дорогие…
Но снова, беспричинно, будто я,
Является любимая врагиня.
Огонь, огонь вокруг, а я босой на льду…
Войскам кричу: «Молчать, видали хлеще пытки!»
Но — руки вверх она, изобразив мольбу,
Звенящим голоском беспомощной улыбки.

***

Это ты или я? Это ты или я?
На кресте голосит: «Илио! Илио!»
И губами едва шевеля,
Просит пить у врага,
Называя братом его?
А какого цвета копьё
Ищет сердце как золото
В мягкой земле обречённого тела?
Из какой страны завезён этот
Яд, который ты пьёшь
Так покорно и смело?
И чаша полна до краёв,
И сладко, и горько, и солоно
Питиё…
Кто всадил в твоё тело как нож
Эту вечную жизнь, и уменье стоять,
И у всех на глазах —
Отдавать, отдавать, отдавать —
Даже если вся Правда —
В гвоздях?
И уже не поймёшь…
Это ты или я…

***

О, жизнь моя, овчины запах
И потолок рукой достать.
Блаженство в шерсть упрятать зад свой
И спать всю жизнь,
Ведь жизнь проста.
Но матушка бела от брани,
Мой сон ломает сапогом
И душу, матерщиной раня,
Меня упорно посылает
Туда, на реку, за водой.
А на дворе белым-бело
Из конуры порог
А на печи теплым-тепло
Но, говорят, покой —
Опаснейший порок.
И я, запнувшись о порог,
Скрипя, шагаю от ворот.
Уныло бьётся о бедро
Пустое лёгкое ведро.
От снега слепну,
Мысли рваны.
И не перестаю моргать.
Мелькают красные кафтаны,
На днях в столице ярмарка!
А брат-январь когтями лезет
В мою дырявую судьбу,
Чтоб не обжечь себе колени,
Я варежки на лёд кладу…
А в проруби, поди ж ты, в проруби
Живут герои детских книг!
А ну-ка, вёдрышко, попробуем
Поймать кого-нибудь из них.
Вода студёная дымится,
Эй, щука-сука, где ты там?
Я наклоняюсь низко-низко
В воде не видно ни черта.
О, жизнь моя, овчины запах
И потолок голубенький!
Братва катается на санках,
А я пешочком, глупенький…

Емеля-дурачок

1983

Джоплин сказал: «Играешь рэгтайм,
Не торопись, никогда не спеши…»
Мир не послушался мэтра —
Ускорил бег.
Мир тарахтел, извивался, летал,
Врал, бунтовал, в подворотнях душил —
Всё торопился куда-то
За ним человек.
Кто-то мечтал о свободе для всех,
Кто о тюрьме.
Раб голосил, нарушая ваш смех —
Я — человек.
И непонятно, кому же вдруг
стала нужна —
чьей-то головушки мудрой
детка — ВОЙНА.
Фердинанда хлопнули.
Не стреляй мимо, миленький…
По полям разбросаны
Солдаты-дураки.
Старики,
Дети, взрослые,
Впереди политики —
Все фразы как одна —
«РО-ДИ-НА!»
Осколком ранило в живот
Солдата иностранного,
И он лежит едва живой
И шепчет слово странное…
Как будто просит: «Улетай»,
А может: «Передай»,
Или: «Прощай»,
Но всё ж не так, —
Ведь он, кряхтя — опять «рэгтайм»,
Зачем «рэгтайм»?
Надо ж случиться — ну, кто ожидал —
Гарри Гудини — и тот сплоховал —
Грохнули дегенерата
В Сараеве.
Мир застрелял, запылал, зашумел…
А что же нам делать, когда, например, —
Вон пианиста убили…
Ах да, это ж в сарае…
Он как рояль был хорош собой —
Спит на кладбище…
Фотоулыбка, а вместо зубов —
Клавиши.
Он — черномазый бездельник,
Негр, лакей —
Сыпал аккорды, как деньги,
В том кабаке…
Музыканта хлопнули.
Не спеши, человечество,
И напейся музыки,
Пока ещё рэгтайм,
Не стыдись Бога честного
И напейся воздуха,
Пока не ядовиты облака.
Осколком музыки упал
Печальный чёрный человек,
А рядом белая рука
Аккорды ищет на траве…
Она найдёт, шепнёт: «Моя»
И громко бросит на рояль,
И снова музыка жива,
И к ней придумают слова,
Слова, слова,
Зачем слова…
Мы успокоимся, время придёт,
Кто-то и наши аккорды найдёт
Среди разрушенных тел
В чёрной траве.
Он, будто женщине, скажет: «Моя»,
И, торопясь, поскорей на рояль,
Музыка зашевелится в прозрачной руке.
В залах, где стены воздушно чисты,
Где нету стен,
Музыка будет расти и расти,
С ней наша тень.
Она иронично и гордо
Хлынет в лицо,
Кто-то расплачется горько —
Не в унисон:
«Ох, талант угробили».
Плачь, родня —
Чуткая душа…
Мы и перед смертью
Очень верили в тебя,
Поскольку знали, что
Всё лишь началось,
И не венец творенья
Наша глупая семья.
А на планете, где никто
И никогда не умирал,
Корабль сядет — Джоплин Скотт
Откроет люк и спрыгнет вниз…
И будет чёрным тот корабль,
И так похожим на рояль.
Джоплин шепнёт:
«Не торопись —
Играешь рэгтайм,
Никогда не спеши».

Моей украденной собаке по имени Рэгтайм

Ты помнишь, как твоя жена
Глазами сказочной воды
Шептала жёлтые слова,
А ты привычно уходил.
Ты шёл охотник и поэт,
Во всём рассвете шёл один,
Рассвет шептал свой серый свет,
А ты привычно уходил.
В руке полыни стебелёк
Держал как шёпот из долин,
Боялся пальцы сжать — берёг
И всё привычно уходил.
Вот осень рядышком с тобой
Прохладным пламенем горит,
Ты так искал её покой —
Он так единственно велик.
И ты натянешь тетиву,
Её губами ощутив,
Но не стрела, а только звук,
Тобой отпущенный, летит.
Он смысл твоего пути…
Сольётся с музыкой небес,
В ней жёлтым цветом лейтмотив,
И крылья древних лебедей.
Вот осень рядышком с тобой,
Который год она горит,
Ты так искал её покой —
Куда же ты опять, старик?
Ты умер, а твоя жена
Из глаз возьмёт живой воды,
И осень снова ждёт, жива,
Ну, что ж ты медлишь? — Уходи!
Уходишь. Снимешь со спины —
Подарок деда — старый лук,
Щекой касаясь тетивы,
Услышишь самый первый звук.

Жёлтая жена

1981

Во вpемя паводка
Отчалю от беpега
На сосновом бpевне.
За мною погонится птица,
Кpича сладкие слова…
Весенние лучи
Насквозь пpонижут меня…
Лес онемеет от горя…

Я поцелую воздух
И подарю его птице,
Хмуpясь от его любви,
Честно пpизнаюсь:
«Солнце-батюшка,
Тьма — мать моя!..»
И pукой пpизывно махну:
«Давай вместе, лес!»
Вpаги мои — гopoда,
Вползаю зелёной тpавой
И мягкой своей головой
Дыpявлю дороги…
И в дерево превращаясь,
Ветвями Еву повода.
И в странах соседних дожди,
Как рыбу, сетями ловлю.
Давайте вместе — у меня слабые pуки,
Сломаем машинам железные pёбpа,

Выгоним людей из кваpтиp,
Голых, больных, с большими животами,
И начнём пеpвый уpок,
Вpучим огpомные палки,
Чтобы бить неpадивых,
Индийским обезьянам…
Мы научим их питаться воздухом,
Гpеть себя кpиком,
И выть в небо без слёз в глазах.
Мы научим их общению,
Мы научим их летать.
Так нет же — неуловимо
Сменяют дpуг дpуга бpатья
И не хотят оглянуться,
А камни движутся медленно —
Подлы и сентиментальны…
И в pуках ничего, ничего,
Ничего, кpоме пеpвого слова.

***

1981

Кажется, мы попрощались —
Был и перрон и вокзал,
И, вроде бы, над плечами
Мои обезьяньи глаза
Устроили пляску такую…
Но вот ведь — цела голова…
При чём тут «люблю, целую»
Покурим, и все дела.
Кажется, дождь начинался,
Или текло с потолка.
Кто-то меня, коренастый,
В душный вагон затолкал.
Тётушка-проводница,
Не провоцируй на ругань —
Я нынче, на редкость, не злой…
Давай-ка с тобой мириться,
Ну хочешь, я дам тебе рубль —
Будь аккуратней со мной.

Кажется, я про поезд —
Фабула — тривиальна…
Неважно — побег или поиск,
Главное — нас разорвали.
Наматываю на раны
Бинты заоконных пейзажей…
Признаться, что ранен — кому бы?
Забыть бы, да, вроде, рано…
А губы — на то и губы…
Чтобы кусать — кусай же.
Фигурки вечерних крестьян
Торопятся за тобой…
А рядом уже шелестят
Пакеты с холодной едой…
И запахи, запахи тянутся,
Ласкают, целуют взасос…
О Господи, где твои пальцы —
Зажать мой измученный нос…
Другие мы или моложе,
Но так тошнотворен уют…
Попутчики, как положено,
Свои натюрморты жуют.
Их ночь под одеяла загонит…
Достану тетрадь поновей…
И ты поплывёшь по вагонам,
Как запах из сумки моей…

***

1982

Мы две собаки на задних лапах,
карикатура — и смех, и грех,
канатоходцы и акробаты,
звучат команды, и свет как снег,
такой холодный, что пар из пасти,
и не спасает ни шерсть, ни крик,
чтоб не отбиться от общей пляски,
опять мы вынуждены повторить
себя как пару густых контрастов
в контакте вальса — умора! бис!
собачий танец перед антрактом,
какая прелесть! какой сюрприз!
Какой породы смешная парочка?
Аплодисменты и ветра свист,
и очень кажется волшебной палочкой
в руке холёной изящный хлыст.
Ах, если б только — позор естественный —
удар по заднице — и весь успех,
но после танца нас ждёт божественный
кусочек сахара в другой руке.
Арены искренность, нас так таящая,
но я ночами всё об одном:
вот-вот начнётся то настоящее,
и мы покинем весёлый дом,
забудем клички и послушание,
изучим азбуку лесных дорог
и пробежимся по полушарию,
как нам положено — на четырёх!
Ты не забыла? — Мы две собаки.
Танцульки — враки, и свет фальшив,
и в небе кружатся, как акробаты,
две отлетевших от нас души.

***

1982

Ни к чему выяснять отношения
Между сердцем и головой —
То и это одной мишенью,
То и это один Вавилон.

Убегая тончайших созвучий,
Пропадая почти навсегда,
В небеса посылаешь: «Не мучай»,
На земле: «Виноват, виноват…»

И как странно, как сладко, как зыбко
Пляшет в небе немая луна,
На листе громоздятся ошибки,
А в душе правит бал сатана,

А не я, и не ты, и не время.
Боже-Господи смилуйся над —
Надо мной и над ней, и над всеми
И не делай, пожалуйста, Ад.

Ну, конечно, конечно, конечно,
Ни тебя, ни меня, никого,
Лишь дорога и свечи, и нежно
Шепчет в ухо усталая ночь.
А любимая — остров ничейный,
Светит, будто электрослеза,
Я хотел быть коктейлем вечерним
И ещё, чтобы можно «нельзя».

***

1983

Омывали город волны —
Волны белые как снег.
Мы гуляли. Жаль не помню,
Наяву или во сне.
Может быть, оно неважно —
Просто шли по берегу
«Что с того?» — наверно, скажешь
И ответить нечего.
Ветер дул. Да ведь не больно.
Только слёзы капали.
Омывали город волны —
Белые лохматые,
А у них, таких лохматых,
Нет стремленья — к берегу.
Ах, каким я был богатым,
Только денег не было.
Был обнежен и обласкан,
Счастлив глупой радостью —
Пьянки, бабы, тряпки, пляски —
Никого не прятался.
За любовь платить не надо —
Думалось и верилось
За любовь. Оно бы ладно…
Просто шли по берегу,
Просто было как-то слишком
До невероятия…
Или просто звали Мишей
Моего приятеля.

М. Чуприянову

1986

Я дpуга встpетил — он был плешив и толст.
Мы с ним не виделись лет шесть.
В общаге стаpой мы накpыли стол,
И поспешили сесть.
Откpыв тpадиционного поpтвейна,
Угpюмую зелёную бутылку.
В пpедчувствии беседы откpовенной…

— За встpечу?
— За встpечу! — Но что-то висело над нами,
Тяжёлое, как вина.
Мы ввеpх подбоpодки свои поднимали,
Чтоб выпить до самого дна.
— А может, ещё одну купим?
— Да бpось.
Рассказывай, что ли, тебя не поймёшь…
И он помолчал, ожидая вопpос…
Да что там, валяй, говоpи, как живёшь.
Валяй пpо жену да пpо дочку свою,
Пpо службу, заpплату, пpо новых дpузей,
Пpо отпуск, pыбалку, поездку на юг…
Я всё понимаю, смелей!

И он тоpопливо pассказывать стал,
Что годы пpоходят и близится спуск…
Что в детстве он быть пианистом мечтал.
А жил как пpедатель и тpус.
Любить не умел, ненавидел детей,
Всю жизнь, то и дело, себя пpодавал…
И начал pугаться — он очень хотел,
Чтоб я говоpил ему злые слова.
Он душу откpыл мне, с вина осмелев,
Он думал, что я — его совесть и суд,
Что я ему дpуг и не стану жалеть,
Он ждал обвиненья, как милости ждут.

Но что было делать — шесть лет — это сpок,
Шесть лет да густое вино.
И я пожалел — я иначе не мог —
И я успокоил его:
— Да плюнь ты, уймись, я тебя не виню,
Кому ты здесь каешься, пьяный толстяк,
Я сам, может быть, становлюсь паpвеню,
Я музу свою всем подpяд пpодаю
И вpу, что попало, бывая в гостях.
Лет пять как доpоги забыли меня,
А тот огонёк — если помнишь — потух!
Ты телом и делом тоpгуешь, а я,
А я — сутенёp и хвастун…
Я вpал очень долго, пока не иссяк…
Лапша на ушах твоих, мой доpогой…

А впpочем, давай-ка о бабах, толстяк,
Да сходим ещё за одной.

***

1982

Лодка моя, бумажная вера,
Ты научилась плавать.
И первое —
Что умудрилась ты сделать —
Это поплыть по земле…
Будто напильником ей по венам,
Ты сиротливо играла на нервах,
Воду искала, якобы белую
(Чёрное чудо с боками смолёными) —
Парус на мачте белел.

Лодка моя — по булыжнику ухом,
Глазом и носом — беда голове!
Но будто зеркало древнего звука —
Парус на мачте белел.

Соль ты искала иль воду солёную…
Город лягушек и головастиков…
Что ты, голодушка —
Нынче соль оная —
Вся по солонкам,
А слово стихает,
Ибо похвастаться
Тянет тихоню
Перед портянками и носками.
Дескать, я тоже, глядите, я тоже,
Пусть не деньгами, хотя бы стихами.
Лодка моя, вечерняя вера,
Не перепутай меня с лилипутами,
Дай мне надежду, а значит — доверие,
Тихо спроси меня на перепутье —
Где же оно, Беловодье проклятое?
Где Белосолье земное, взглянуть бы!
И я отвечу расширенным взглядом —
Вот оно, детка, пешком — три минуты!

Лодка моя, белоснежная вера,
Ты научилась скользить по земле…
Только наш парус уставился в небо —
Ах до чего осмелел.

***

Время выть на луну,
Время шапку об пол,
Бубенцы на руках в лихорадку загнать,
Время память трясти за грудки,
И рычать ей в лицо,
Орошая слюной:
«Отвечай, отвечай —
На каком перекрёстке я свернул не туда?!»
Время дверь запирать на крючок,
И пальбу телефонных звонков
Достоевским, как артиллерией,
Беспощадно глушить,
Время кутать шарфом
Неуёмное горло…
Улыбаться собакам,
Носить потемнее рубаху
И спать головой на столе.
Время деньги просить
И скрести по сусекам,
И добро продавать, и копейку любить…
И смотреть, как бутылки
В гимнастёрках зелёных
Маршируют порожняком.
Время шпаги ушами глотать —
Золочёные шпаги упрёков.

АУРА

1982

Посвящается Антону Яржомбеку

единственное моё желание
иллюзия — жёлтая лань
нас накажут потом за слияние
и разрежут напополам

ты не слушай меня, атеиста
и Евангелие открой
на позор дорогая сестрица
волоку тебя за собой

гласная моя буковка
голос тянется, как резиновый
тетива пополам и луковка
не укажет теперь сердца синего
но не бойся, небо — не Бог
нам без неба хватает неволи
машет крылышком язычок
выдох-вдох, выдох-вдох
и нащупывает альвеолы

тише-тише, кончаю орать
а что выкрикнул, то спросонья
открывайся дурная дыра
и глотай меня с хлебом, с солью
в чёрных дырах магнитный соблазн
и последний согласный звук
обливаясь слезами — согласен
вылетает прочь, будто зуб

единственное мое желание
вой кончается, будет лай
отвечай мне медовым дыханием
нарисованная наспех лань

***

1982, октябрь

Я дарю тебе пса из любви,
Он — не сторож и не медалист,
Он — пустяк, но его я слепил,
И теперь он скулит и болит.
Я искал для него тишины,
Я налил ему ласки на лапы,
Но от страха казаться смешным
Я сказал, что он «злая собака».
Недоверчивы руки твои,
Твои пальцы, цветные от грима…
Я слепил тебе пса из любви,
Но сказал, что из глины.
Время скажет, где было смешно,
Где вершина, где просто пригорок…
Ты пришлёшь мне вдогонку письмо
И керамики красный осколок.
И тогда, перед тем как умру,
Закричу, как дурак, на весь мир:
«Я подлец, я тебя обманул —
Я слепил тебе пса из любви!»

***

1982

Как бы заново всё — телефонным звонком
Ты отвергнешь порядки мои,
И лизнёшь меня в губы сухим язычком,
И шепнёшь: «Напои, напои…»

И не будет ни боли, ни крови, ни лжи —
Я всего лишь бутылка вина…
Там на кухне — скажу — где-то штопор лежит,
Принеси да открой меня.

***

1982

И паромщик не пьян, и речушка узка,
Мой сынок да жена — на другом берегу.
Я б сбежал давно, да ключи в руках —
Негодяя одного стерегу.
Он готовил на меня покушение,
Тайный узник мой — наточил кинжал,
Но его негуманному решению
Мой собачий взгляд помешал.

Он меня — неподкупного надсмотрщика
Заманил к себе в каменную камеру,
Но успел по глазам, обормот, прочитать,
Что не я для него — он — тоска моя.
Он меня не убил — пожалел,
Он слабак — он опять застонал…
Я ни звука не смог — мой язык ожирел —
Я и сам сто лет в четырёх стенах.

Моя первая стена — вся в щелях была,
Чтобы жизнь соседскую — дрязги-дрянь —
В щели-дырочки, ох, подглядывать,
Да подслушивать шепоток да брань.
На второй стене висело зеркало,
Чтобы, если уж найдёт настроение,
Так плеваться, пока бы не померкло
Ненавистное изображение.
Моя третья стена — цвета чёрного,
Чтобы мелом писать слова гадкие
И травить себя, обречённого,
Многословного — формой краткою.

А четвёртая — самая крепкая,
Обнажённая до кирпича,
Чтоб в минуточку райски редкую
Головой об неё стучать.
Ах ты, служба моя, в четырёх стенах,
Я и пить не хочу, а иначе невмочь…
Что за царь такой надоумил меня
Человека стеречь день и ночь.
Да на кой ты мне — я темницу твою
Отворю — подавись ты свободой —
Уходи, говорю, а иначе убью! —
Только он, негодяй, не уходит.

Христом Богом молю — доведёшь до греха,
Я ж не ты, я смогу, я — прозаик.
Не уходит, гад, только стонет в стихах
И собачьи взгляды бросает.
Плачут сын да жена на другом берегу,
Даже лица видны — близок мой бережок…
В воду брошу ключи, да куда я сбегу —
Он же стонет во мне — он меня стережёт.

интерпретация

Москва, 1982

В сердце каждого человека —
Если вправду
Он человек —
Тайный узник
Стонет…

Исикава Токубоку

Время жидкое-жидкое — непонятные мерки,
А мужчины хмельней и нахальнее,
И на лицах косметика смерти
У старух в государстве Захарьино.
Время тянется, как слюна…
Ай товарищ, как мы живём?! —
Даже если сходим с ума —
Не от крови, а от ворон.
Что ж я, Господи, всё на себя?
Что за дело вороньей стране
До моей, под названьем «Всегда»? —
Здесь кощунственно думать о ней.
И не верь ты сравненьям и фразам —
Я проверенный временем лгун…
Но плевательница — будто ваза
С синеватым цветком твоих губ!
Это пьян я и сам уж не рад!
Но платка носового лоскут —
Будто тряпка, чтоб кисть вытирать…
Мы налили ещё по глотку…
Здесь по пьянке не принято петь —
Разве что, на балкон, покурить…
Рядом с нами стояла смерть
И какой-то белёсый старик.
Он сказал: «Одуванчики
Закрываются на ночь…»
Кашлянул и ушёл в палату.
Он — никто, просто так, старый лапоть…
Он ушёл… Становилось прохладно.
Мы ещё по словечку сказали —
Просто так — ни о чём, ерунду…
Да и он, старикан, пожалуй,
Ничего не имел в виду…
Смерть любимым
Не делает скидки —
Навалилась — хоть Богу молись…
Ты потрогал её за титьки,
И сказал: «Ах ты, глупая, брысь!»

До чего же не свеж этот сон —
Кляксы птиц, и дома, как гроба…
Мне казалось, что чёрных ворон
Сочинил художник Грабарь.

чахотка

Москва, 1982

(у Стаса в Захарьино)

Во спасение — крест, а на деле петля.
А в овраге трава — ах, ну как тут не лечь.
И такая свеча притаилась в ветвях —
Что обнять — всё равно, что зажечь.

Ты от серых солдат, полыхая, бежал,
Но тоска при цветах обнажённее…
Во спасение — лес, а на деле — пожар,
А на деле — огонь и агония.

И ругаться хотелось, и даже реветь,
Что горька эта жизнь будто жимолость,
И что свечка твоя не успеет сгореть,
Что она, вероятно, ошиблась.
Что солдаты опять злые песни поют,
И воруют, и подлости требуют.
А за воздух и свет благодарность твою
Принимают за рабскую преданность…

И забыв про любовь, ты мечтал об одном —
Фараонам дерзить безнаказанно…
Все мы миром одним, все мы хлебом, вином
Перепачканы, перемазаны.
Мы всем миром бежим, чтоб успеть до семи,
В потных пальцах деньжата на водочку…
А потом мы всем миром уныло шумим,
Ну, а крест превращается в звёздочку.

Так ругайся и плачь в морду серого зла,
Только жизнь всё равно — точно та, что хотел —
Был свободен и гол, был печален и слаб,
Да тебе и не нужно когтей.
Гнал ты боль от себя, но из грустных невест
Выбирал ту, что горше всех плакала…
Грош цена твоей песне, певец,
А дорога и вовсе бесплатная.

Вот корнями ты в землю ушёл,
Как буддист, превращаясь в растение…
Но свеча обжигает лицо…

Значит, лес — в самом деле — спасение.

***

Москва, 1982

На этих шёлковых ногах
Я душу жёлтую ношу
Я одуванчик — мелкий шут —
Чем рад, тем досыта богат,
Но каждый звук в моих словах
Имеет в сердце парашют.
О чём базар, о чём вокзал? —
Разваливается семья? —
Так это то, что я искал —
Примите порцию семян
Там соль на стол и гнев растёт —
Порядочек — спешу туда,
Ведь моя чёрная звезда
К себе не манит, а орёт.
Здесь льётся горе от ума,
А там невежду грамотей
Наукам учит дотемна
И сразу видно — быть беде,
И мне раздолье — красота —
Чтоб очернить, спешу туда
И жёлтым смехом облизать…
Чуть оправдался — оболгать,
И передышки нет тебе…
Бегу на шёлковых ногах,
И ветер дует в голове.

***

Москва, 1982

Двойка — это полвосьмёрки,
Тройка — тоже полвосьмёрки,
И четвёрка — полвосьмёрки,
И пятёрка — полвосьмёрки,
И шестёрка — полвосьмёрки,
И семёрка — полвосьмёрки,
И девятка — полвосьмёрки —
Что вложили — то возьмёте.
А восьмёрка — есть — восьмёрка, —
Воскресение из мёртвых,
Восклицание умолкших,
Смесь восхода, воска, мёда,
Божья морда, что с востока —
Как и с запада — заря.
Ну, короче — вся восьмёрка —
Два кружочка да и только,
На цепочку два намёка —
Словом, цифра — два ноля.

Цифра — это шифр слова —
Шёпот, истина, фонарик…
Максимальная формальность,
Закорючка лаконизма.
А у слова — две основы —
Слово — это цифра жизни,
Впрочем, — фраза из трюизмов.

***

Москва, 1982

Наколдую тебе жизни сахарной,
Иностранных штанов и зеркал.
И подругу, чтоб громко ахала,
И поклонника, чтоб вздыхал.
А в мужья тебе дам офицерика
С широченной мясистой спиной,
Чтоб ни ругани, ни истерики…
Море летом и шубу зимой.
Смою в памяти быт тараканий —
Нашей были никчёмную пыль…
Чтоб в трамваях тебя не толкали —
Наколдую автомобиль…

А когда ты брезгливо поморщишься,
И захочешь остаться одна,
Ты со мною не церемонься —
Прогони меня — колдуна…

Наколдую себе равнодушия,
Присобачу усмешку на рот,
И на поезде — в самую лучшую —
Где живёт ироничный народ.
Там земля от костров горяча
И у женщин тела горячи,
В тех краях у меня кореша —
Наркоманы и басмачи…
Со своею курносой женой,
Чтобы крепче друг друга любить,
Буду пить неземное вино
И волшебную травку курить.
А когда тебя в сладком аду
Передёрнет от чьей-то любви,
Ты не думай, что я колдун,
Позвони мне да позови.

***

Кызыл, 1983

Отчего бы нам с тобой не улететь —
В ту далёкую, где птицы да теплынь…
Чтоб валяться и в небо глядеть,
Там растёт лебеда да полынь.
Эта песенка ночная так стара —
Бородавки и морщины у неё,
В ней от времени потрескались слова…
Мы не верим ей, но поём.
Отчего бы нам, отчего
Эти песни сочинять на бегу —
Про кишки да пузырь мочевой,
И опять про полынь-лебеду…
Лебедёнок, да мы же болим! —
Не по нашим сердцам валидол,
Лебеда моя да полынь,
Либидо моё, либидо!

Тебе больно — значит, снова я жив,
Значит, песенка снова жива,
Нашей плоти солёный мотив
И объятий густая трава…
Мы же баба да мужик — ты да я,
Наши души оголим, оголим,
Чтоб потом не разобрать, где своя,
Ой любимая, да мы же горим!
Мы спалили кучу нашего тряпья —
Будет нечего наутро надеть…
Я кричу оттого, что опять
Одеяло мешает лететь.

Ночь наставит синяков под глаза…
А будильник, дурачок, в шесть часов…
Чтоб гореть, так гореть до конца,
Я подброшу берёзовых слов.
Мы с тобою догорим, догорим,
Синим дымом, да подальше от людей —
Где растёт лебеда да полынь,
Чтоб валяться и в небо глядеть…
А лучи по стене, по стене —
Значит, снова пора уезжать…
На помятой траве-простыне
Наших тел головёшки лежат.

ночка

Москва, 1982

(Ироническая песенка)

Я под вечер надумаю выйти —
До реки, босиком, по лугам…
Прыгнут в небо глаза по привычке —
В небе плавает дельтаплан…
Ну и ну — усмехнусь — вот так штука —
Ишь чё делает этот шельмец —
Жёлтым клювом тихонечко стукнет
Между рёбер мой вечный птенец…

Что ты, что ты, малыш — рановато пока
Нам до осени далеко…
А «шельмец» пощипал надо мной облака
И упал где-то там — за рекой…

А на шее моей золотая медаль
Идиотов всемирного конкурса —
Мой отец не Дедал — я пока не летал —
Не до опытов мне, не до фокусов.
Только там — между рёбер — живёт
Желторотого птенчика песня…
Я достану сердчишко своё
Заверну его в полотенце.

По траве-мураве да до речки,
И лениво штаны закатав…
Ах ты сердце моё, сердечко,
Ах котлета моя, тошнота.
Забреду, не спеша, по колени,
Загляжусь, как на дне — в мире маленьком,
Обольстительно ноги белеют —
Их понюхать сбежались пескарики.
Утопиться бы, да мелка вода…
И блестит на груди в утешение —
Ах медаль ты моя, медаль —
Будто камень на шее.
Я возьму полотенце с травы,
Оботру свою грудь дырявую…
А вокруг муравьи-комары,
А сердчишко-то потерялось.
Где ты, робкое моё сердечко,
Или суслики тебя унесли,
Или с берега в эту речку
Заманили тебя пескари…

Да и чёрт с ним — с таким сердечком.
Кто б ни взял его — пользуйся, жри.
А оно — на высокой веточке:
«Чик-чирик, — говорит, — чик-чирик».

***

Москва, 1982

Дайте медному парню оторваться от камня,
Напугать это пламя — вдоль каналов промчаться…
Город ты или морг? Пьедестальная спальня! —
Вот и вся твоя тайна… — Спишь, несчастный!
Люди окаменели, люди окаменели —
Кто вопит, продираясь из тёмных квартир,
Сквозь кирпич проникая, как гелий сквозь гелий…
А иные толпятся у стен и не могут уйти, —
Люди околоннели, люди околоннели,
Ну, а эти на крышах торчат —
Прямо около неба, прямо около неба…
Им оттуда виднее — с какой стороны саранча.
Закрывайте музеи, закрывайте музеи,
Разбудите своих сторожей!
Вы от сна отупели — сторожа-ротозеи,
Просыпайтесь скорее да гоните взашей! —
Нищих переселенцев и стада экскурсантов —
Оккупантов, купивших культуру…
Вы уроды, — смешна вековая осанка…
Но, увы! — саранча ненавидит сутулых.
Город гордый — фасадов кунсткамера,
Маска власти, величия мантия…
Завитушками мрамора
Прикрываешь дыханье астматика.
Люди окаменели, люди околоннели —
Хоть стучи молотком по ночам.
Город ты или морг? Ты живой, или просто музей?
Я с прохожих восторги снимал, как шинели,
Сторожам твоим помогал…
Ты встречал лицемерных гостей,
И боялся меня, как врага.
Ты привык поражать, угрожать…
Но даже выстрелы пахли ладаном…
Среди каменных горожан
Я искал твоего Мармеладова.

Ленинградское

1982

Ближе, незнакомушка, стиснем наши лица —
Что же остаётся — рассуди-ка трезво…
Только нам с тобою надо бы напиться,
Чтобы расстояние исчезло.
Ну, вино зелёное, налги ей!
За плечами палачами призраки стоят:
У тебя — любимый, у тебя — любимый,
У меня — моя.
Только я — мужик матёрый — весь в укусах и
мозолях,
Лжи зелёной за собою хвост огромный волоку, —
Жестом старым отгоню — свою тёмную назолу —
И тебе отогнать помогу.
До измены два глоточка, до постели два шага…
Раздувает тётя Ночка два горячих очага.
Ближе, ближе — ждёт нас плаванье,
Ждёт беспамятство и покой…
Глажу пламя ладонью пламенной —
Ближе милая — ты со мной.
Ты уже смелая — уже до пояса.
Я вина заботливо подолью…
Вот тебе и верность… Да ты не бойся,
Ближе, ближе… Я тебя люблю.
Доведу до озера тропкою знакомою,
Провезу на лодке — остров покажу —
Кто там машет с берега? — это насекомые —
Муравей, кузнечик да навозный жук.
Рвёт вино зелёное паутину линий,
И два голых шёпота спьяну не таясь —
Ты мне — «любимый», ты мне — «любимый».
Я тебе — «моя», я тебе — «моя».
Рвутся от усталости влажные объятия —
Как тут не порваться — мы и так близки…
Шелестят в углу три моих приятеля —
Ты спросить боишься — что там шелестит.
Я тебе отвечу — спрашивай, спрашивай!
Не совру ни капельки — верь мне!
Ой куда попали мы — страшно, страшно!
Там опять какие-то ведьмы.
Закрывай глаза — прыгай в воду,
Пьяным кролем плыви во тьму!
Эй ты, женщина, — ходу, ходу!
Догоняй меня — утону!
Только доплывём — там и тину скинем —
Обнаружим чёрный на телах мазут…
И тогда по спинам, по мокрым спинам
Насекомые поползут.
На рассвете исчезнут ведьмы…
Память пятнами у окна…
И мы взмолимся — отрезветь бы,
И допьём остатки вина.

измена

1982

Вечер, туман над столами,
Люди вонюче дымятся —
До ночи, не уставая,
Кушают, кушают мясо.
Столики — дружные братцы,
Музыку в угол зажали,
Музыка — самое мясо,
Музыку тоже ножами.
В теплых графинах — мясо,
Мясо в карманах — плачу!
Женщина в медленном танце
Мясом прилипла к плечу.
Выйду, сознанье чуть теплится…

Ресторан «Кызыл»

Кызыл, 1980

Кукареку, Господь, кукареку тебе!
Прикоснись ледяною ладонью
К петушиной коже моей,
И прохладное мятное слово
Положи на язык,
Чтобы глубже дышать и петь.
Кукареку, Господь!

Я проснусь раньше дворников,
В пупырышках, как мяч баскетбольный…
От окна, сделав несколько мягких шагов
С фиолетовой ветки Вселенной
Голубое яблоко неба
Осторожно сниму.

И туда — по каёмке соснового леса —
До горячего моря пройду.
Там рабов покупают и женщин —
Эрогенная зона планеты…
И налево к верблюдам и юртам,
Где под запах солёного чая,
Ищут дети подвижных букашек
В голове друг у друга…
А на северо-запад, опять —
Там лежит на столе мой мундштук
И ещё сигареты без фильтра.
Во дворе — по железу стучат —
Работяги проснулись.
И сухие листья старушек
Ветерок потянул к магазинам…
И пузатый сосед позевал
И пощупал покупку…
А она просыпаться не хочет —
Кукареку, мадам…

Кукареку, Господь, кукареку тебе!
Посмотри на меня и потрогай —
Я — бурлак твоей маленькой лодки,
Мой кострами отравленный голос
Так тревожил тебя по ночам.
Остуди моё горло беседой —
Нам с тобой по пути в это утро…
Так давай нараспашку, на равных —
Нараспашку ярыжные души
Кукареку, Господь!

***

Москва, 1982

Я рождён на высокой ноте
И с глазами верблюда серого,
Не безрукий и не безногий,
Не крещёный, но не без веры.
Я рождён далеко не юродивым
От случайного, но отца,
И не мать от меня отреклась,
И не Родина —
Ото всех я отрёкся сам.
Я шатался, как все, от тяжести,
Но шатаясь, другие терпели,
Мне казалось, земля крутящаяся
Умоляет меня о нетерпении.
Я внял мольбе, мною выдуманной,
Не терпел, был горяч и зол,
Полон дантами был и овидиями —
То был сон, то был просто сон.
Эта тяжесть во мне свинцовая
Не давила на плечи толп,
Не шатались они — пританцовывали,
То был лишь атмосферный столб.
Буду вылит я серым дождём,
Вы под шум мой привычно уснёте,
Просто я почему-то рождён
На очень высокой ноте.

***

Нам в бою нетрудно было умереть…
Были мы смелы, были командирами,
Как листьями осенними.
Землю крыла смерть жёлтыми погонами,
Зелёными мундирами…
Крым как старое сердце опозоренных нас,
Задыхаясь, стучит реже, реже…
А какой-то там новый оборванный класс
Торопливо и больно аорту режет.

Пароходы гудели, мы плакали молча.
Годы шли — всё пустое, как горько!
И в Парижах, и в Лондонах
Седые и сморщенные
Помним детство лесное
И снежные горки…
И с тоскою мы воем о запахе сена,
Как отбившись от стаи
Голодные волки.
И как будто в насмешку
Темза и Сена так похожи на Волгу,
Похожи на Волгу…

***

Кладбище — это такой город,
Где на каждом доме
Мемориальная доска.

***

В моё сердце как в подушечку
Втыкала женщина иголочки.

***

***

— Закурим?
Сказал незнакомец на остановке…
Я вспомнил, что уже полгода
Нигде не работаю.

***

А Дарвин — старый сказочник
С мартышкой на плече.

***

Пива хотел выпить,
Постоял у знакомой пивнушки,
Усмехнулся и дальше пошел…
«Ей будет неприятно», —
Подумал.

***

Картину писал,
Как чужой жены домогался…
Тоже искусство.

***

Вечером, как стемнело,
Сигареты пересчитал,
И подумал:
Не хватит
На ночь.

***

Журнал. Стихи…
После каждого
По три звёздочки —
Будто лейтенанты писали.

***

Откройте — к вам постучали.
Никого?
Значит, вам показалось —
Идите и спите.
Не можете?
Значит бегите скорее —
Бегите и догоняйте.

***

Одноклассника бывшего встретил…
Пожали друг другу руки.
Он долго про машину говорил,
Которую купил недавно…
Когда мы разошлись, я вспомнил:
Мозоли на ладонях у него.

***

В пепельнице смятые окурки…
О том, о сём, о том, о сём —
Глядишь, и первый трамвай пошёл.

***

Одно окно не гаснет в доме,
который напротив моего.
Интересно, почему не спит
Человек.

***

Печаль…
я ждал твоих лучей
весь неподвижный и ничей…
сидел и ждал…

Зачем же быль переливалась —
камешками в калейдоскопе?..
переливалась в небыль?
я перерою память
и окрестности её —
мне есть зачем искать!

***

Который раз курю на этом бревне…
Лет пять назад
Мы ящерицу поймали —
Вот здесь, у трещины.

***

Наверное, за холодные глаза
И вечные вопросы о политике
Его мы стукачом считали.

***

Уговорив с приятелем
Бутылочку свежих обид,
Закусываю, торопясь,
Ночным бутербродом любви.

***

В зарослях ивняка канавка есть.
В канавке этой
Я крылья мастерил из прутьев
Одним печальным летом.

***

Сломалось крыло…
Не срастается, не срастается…
Хоть гипс накладывай.

***

Когда я возвращался на попутке,
Мелькнувшая навстречу
Тень велосипеда
Навеяла тревогу…
Мне показалось —
Брат поехал
Навестить меня…

***

О дети! я печален как отец —
чей сын… вернувшись в полночь
молчит о чём-то
в комнате своей…

***

Отец говорит
Не болей сын
Я отвечаю с улыбкой
Уже не болею
Наверное
Он не верит

***

И вот я сижу на луне
и жду телефонный звонок
который уже прозвенел
несколько дней назад

***

О чём эти мысли
букет которых
Мне принесли
Пожелав добра

***

И только когда мы
Построили наш дом
Нам стало понятно
Какую форму
Хотела принять глина
Обращённая в кирпичи

***

Он повторил строчки моих стихов
Такими я их ни разу не слышал
Не повторяй больше мои стихи

***

Я женщину люблю
И мысленно её богиней называя
Нисколько не смеюсь
Ни над собою
Ни над ней
И ни над словом Бог
Понятно что живёт она
Довольно далеко

***

Ты помнишь, как пахла свечка,
Когда мы её погасили?
Она пахла твоими губами.

***

Пахнет дымом сгоревшей свечи,
Мы с тобою, как свечи, сгорели,
И печально погасло в ночи
Твоё личико акварельное.

***

Как надо полюбить мгновенье
Чтоб крикнуть ему вслед
Остановись ты прекрасно
Я не понимал этого многие годы

***

Расспроси меня,
Как я живу —
Интересные вещи
Со мной происходят.

***

Он, заикаясь, говорил
Весь вечер
Про какую-то черту,
Которую нельзя переступить…
Он, выпивши, пришёл.

***

У слова на лице печаль,
А печь огня, печатая,
Звенит кирпичик о кирпич
И пахнет пыль котятами…
У брёвен выпуклые лбы,
В углу желтеет солнышко —
Там Ра монетку уронил
Из голубой мошны.

***

Швейцар в кабак не пустил —
Хозяин — барин…
Он, вероятно, думал,
Что мне очень хотелось.

***

Уже семь лет помню,
Как встречал совершеннолетие
В психушке…
И как улыбался один сумасшедший.

***

Все дороги ведут в Рим.
Откуда ведут?
От мира.

***

Мой друг Степка —
Невнятный гений…
Соглашается в споре с дураком,
Поправляет очки на носу
И улыбается.

***

Прохладен пол…
Вода, вода, вода…
И розовые камешки в реке —
Босые ноги на паркете.

***

Дайте на бедность
Повязки набедренной
Спасительный лоскуток.

***

Дед попросил воды,
Попил и сполоснул лицо.
Потом над колыбелью наклонился
И мокрой бородой
Пощекотал мне ухо.
И слово прошептал.

***

У этого…
Эх, хотел сказать — человека…
Бумажное сердце.

***

Чашка разбилась —
К счастью!
Новую купим! Новую купим!..
Падают, падают чашки —
Руки трясутся.

***

Осень — говорят — скоро…
Стоят на дорогах одиночки —
Ждут чего-то…

***

Передышка затянулась, бабье лето…
Дождь, как цензор, наш роман сокращая,
Нам оставил два жёлтых билета
В белом воздухе осеннего прощанья.

***

Сыпались листья,
Будто растаяла
С неба упавшая осень.

***

На столе у меня охапка сухих листьев —
Трагический натюрморт осени.

***

В середине зимы я открою эту книгу,
Что так увлечённо читаешь ты сейчас.
В середине зимы я найду в этой книге
Гладкий осенний листок,
Который ты аккуратно, будто ладошку свою,
Вложила между страниц.

***

А осень, усталая женщина,
Так печальна, когда равнодушный дождь
Упорно размывает на лице её
Дивные краски грима.

***

Я весёлый, смеюсь и шучу,
Но ты же видишь, как мне…
Грустно на меня смотришь,
Хочешь любить меня,
А не получается.

***

Будь скромен в счастье
Говорил индус
Скромны ли цветы весной
Хотел спросить его

***

Двое были они
Одежда балаганного на нём питомца
А мальчик в шёлковом платье
А каждый узор на ткани
Легенда о чём-то

***

Съев ломтик редьки
С выражением на лице таким,
Как будто съел огромный ананас,
Ты думаешь о том —
Во всех ли временах
Такое одиночество?..

***

Мне трудно говорить об этом
Пишу я, вспоминая лица
То одному не отвечаю
То другому
Я не внимателен простите

***

Корова подойдя губами шевелит
и вымя выпукло кричит о молоке
И от гармонии этой
становится стыдно

***

Зачем же быль переливалась —
камешками в калейдоскопе?..
переливалась в небыль?
я перерою память
и окрестности её —
мне есть зачем искать!

***

Сумерки.
Кошками пахнет.
Три тени в подъезде
О политике говорят.

Короткие

Мой дом — сентябрь. Мой город — осень…
Ах, как привычно я наврал —
Я здесь живу заезжим гостем,
Ведь моя родина — февраль.

Поэты, алкоголики, пираты,
Любовники, спортсмены и аскеты —
Мои солдаты…
Листья собирают,
Прохожим дарят жёлтые букеты…
Бессильнейшие из гордых,
Бесславнейшие из вояк!

Я отпускаю вас на отдых!..
Они пристыжено стоят…

Идите, идите, прощаться не будем,
Трубач пресловутый, играй!
Был труден поход наш,
Но больше был чуден…
Ступайте, солдаты, в февраль.

Быть может, что завтра придурок соседний
Моё поражение тихо оценит
И молча появится другом последним…
Осенним, осенним…

***

Было, было когда-то
Четыре времени года.
Но вновь знакомо кричат: «Подайте!»
Ах эта осень, всё ради Бога.
Снова вернулась жёлтая дура,
Руками машет, а чем помочь ей.
Волшебник спит, фея уснула,
А я для чуда — пока не очень.
Пока поэт я, незваный, странный
И не умею ломать законы,
И нам с тобою общие раны
Лизать желтейшим языком.
Мы оба при смерти, желтеем тихо,
Шепни ещё раз, сестра моя…
Ты моя дура… торгуют пивом,
Таким же жёлтым, как ты и я…
Было, было когда-то
Четыре времени года.
Но вновь знакомо кричат: «Подайте!»
Ах эта осень, всё слава Богу.

***

Нам бы что-нибудь такое
Оно не царапает сердце
Оно не возмущает мозг
Оно прохладно как вода
И призрачно как мираж
Оно источает любовь
Оно не просит боли
А если ты рад пострадать
Оно умножает благие свойства
Кто мы после того
Зайцы птицы бабочки
Облака улитки покойники?
Нам бы жить как живём
И порой согрешив
Прощёнными быть

***

Я думал, он выдавит стёкла,
Влетит, одеяло сорвёт,
Фельдфебелем заорёт,
Потом изобьёт, изобьёт
За что-то… жестоко, жестоко…

I

ветры

Вот ветра прозрачное тело
Проскачет по шиферу крыши,
И зашевелятся на стенах
Рисунки, кумиры, афиши…
Всё в танце — убого, безного…
Хозяин мычит, как телёнок,
И солнце, и ветер из окон —
Как музыка из колонок…
Под вечер все звуки исчезли,
Со стен загалдели: «Покоя!»
Но жёлтый телёнок на кресле
Мычит с театральной тоскою…

II

Какой-то ветер маятник качал,
Звенело в голове от тикающей скуки,
Тянул цепочку вниз, тянул опять, хотя,
Хотя тянуть устал,
Смывая переваренные сутки.
Однажды утром он остановил
Дурацкий стук часов, зевнул и улыбнулся,
Снял ходики с гвоздя и на пол уронил,
Зашторил окна, с кем-то попрощался
И начал жить, чудак, а мусор
Прошедших суток в памяти остался.

III

Две жёлтых берёзы, как два секунданта…
Двенадцать шагов… и два пистолета.
Не глядя, стреляю, в кого-то, куда-то…
Убито! Убито последнее лето.
Убиты, убиты, убиты июни,
Июли, печали, бокалы с росой,
Дожди, обещания, яблоки, луны.
И августа воздух густой.
А как это было: «Убивец! Убивец!» —
Шептали слепцы равномерно
Любимая жарко шептала: «Любимый!»
А небо смеялось: «Измена!»
И были слова — пустые, пустые,
Пощёчины — звонкие,
И слёзы, и слёзы… Нахально и льстиво
Улица лезла в окна.
«Любимый? — Не верю, не верю, не верю!
Не верю, любимая, фальшь мелодрамы…»
И мы, никого не стесняясь, ревели…
А улица ржала над нами.
А улица ржала
(Та самая, которая однажды «присела
и заорала: «Идёмте жрать!»).
Мы вытерли слёзы,
А хохот с окраин —
Мы просто играем
В театр, серьёзно!
А улица продолжала ржать…
Осколки в кучу: «Золотце, страшно?
Расплакалась! Их не исправишь!»
И «туча в штанах» грохочет напрасно
По шпалам обугленных клавиш…
Что с нами случилось?! — Ни капельки злобы.
«Берёзка, ну хватит — реви не реви…»
О, Господи! — слёзы, и слёзы, и слёзы!
Фальшивые слёзы любви.
Уедем, родная, скорее, скорее!
Осколки твои к самолёту несу,
И снова рисуем свои акварели,
Любви акварели в лохматом лесу.
Нам стало понятно — плохие артисты,
И это враньё, что опять хорошо,
Но мы рисовали на наших картинах,
В ручьях затаённых себя голышом,
В картинках цветная счастливая повесть —
Один экземпляр в тесной печке горел…
Нам стало понятно… и спорить не стоит.
Две голых берёзы, как два секунданта,
И два пистолета, и чистая совесть,
Последняя в мире дуэль,
Последние слёзы… Нам стало понятно…
Нам вместе не выжить — мы рвали билеты,
Нам стало понятно — не эта планета…
И два пистолета, и два пистолета
Упёрлись жерлами в небо…
Я уходил, натыкаясь на деревянные тела
холодных свидетелей. Осень в какой-то
обозлённой надежде бросала свои жёлтые
перчатки в мой старый затылок, который
всё глядел, глядел зачем-то в это белое,
ослепшее небо…

***

Укрою тебя собою,
Укрою теплом и телом,
Укрою тебя любовью
От холода и метели,
Укрою от страха и боли,
От гнева холодных небес,
Укрою тебя собою,
Себя укрою в тебе.

***

Я утром пустыня, пустыня,
Песка раскалённое сборище,
Словами гениально простыми
Пить прошу и не больше.
Прошу дождей и ручьёв,
Чтобы сначала, сначала…
Чтобы, проглотив крючок,
Рыба от боли кричала.
Забыли, никто ни при чём,
И все отвернулись. Куда ж вы?!
Прошу, опять над ручьём,
Кто-то, умри от жажды.

***

Изувечен островок телами пляжными,
Изувечен вечер танцплощадками.
Вы сплясали или только спляшете,
С кем вы дети так же беспощадны?
Фонари голубизною изувечены,
Здания — бегущими ожогами.
У любви лиловые отметины —
Изувечена чужими жёнами.
На витрине ряженые тени,
Между тем, давно уже замечено —
Убегут с витрины манекены —
Будет пустотою изувечена.
Гаражами переулки изувечены,
Миражами пьяны горожане,
Вот и женщина с ногами бесконечными
Изувечена голубейшими глазами.

кузлюк

В прошлый раз был английский туман,
И с женою случилась истерика,
И была моя дочь без ума
От магнитофонов стерео.
И ещё я помню при этом,
В паутине осенних ветвей
За прекраснейшую планету
Я был горд по воле своей.
А сегодня курок я взвёл
И прицелился в мирное население —
То по воле своей я зол
На планету, лучшую во Вселенной.

***

В этот час я забыл свою роль,
То по воле твоей, садистка,
Я же помню — на сцене я главный герой,
Отчего ж пропадаю в статистах.
Перед публикой громко рыдаю,
Ты смеёшься, не глядя на сцену,
То по воле твоей, бесценная.
Ты витаешь в партере между рядами.
Это скверный спектакль, отвратительный фарс,
Всё должно быть не так, это глупая фальшь,
Это смех твой, недобрый смех…
О какая жестокая месть,
Эта смятая жалкая смесь,
Плещет публика, ринувшись с мест,
Начинает темнеть, начинает темнеть,
Не позволим посметь, не позволим посметь,
Не позволю, не позволю аплодировать мне.
Дай мне смерть, дай последнюю смерть,
Дай скорей, умоляю тебя, торопись,
Слышишь, слышишь, они вызывают на бис.
Новый номер, скорей, ну хотя бы стриптиз,
Я же скроюсь, а это снобизм…
Не смотрите на сцену — наплюйте,
Вы, ей-богу, хорошие люди,
Да, вы все в театре гурманы,
Но опасно — прикройте карманы.
Это, право, совсем не смешно,
Этот занавес — пыльный мешок.
На соседней планете балет,
У меня есть лишний билет.
Всё закончилось, а вам не верится?
Собираю остатки сил,
Опустевшая сцена вертится
На шампуре своей оси.

***

Кто ты, кто, залетевшая птица?
Или ищешь кого? Или сбилась с пути?
В полумёртвой от скуки гостинице
Удлинённое сердце стучит.
Обжигаешь глазами и голосом.
Чья такая? Чужая? Моя?
Так вышёптываешь, золотце,
Как нельзя, не любя.
Я целую, целую………
Это тело, как чудо, ничьё,
Ты моя, самозванка незваная,
Неожиданное питьё,
Ты моя, чудодейка, всё просто,
И рассвет вдалеке расставанья лишён…
Нет свежее ночного вопроса:
«А тебе со мной хорошо?»

***

Губ безответных холодный укор,
Кто-то фальшивит мотив.
Ночь нас сдавила дрожащей рукой,
Как ты жестоко молчишь.
Влезет рассвет в наши окна, смеясь,
Мы спим, расплываясь кляксой,
Проснусь я, и ты не станешь меня
Укорять равнодушным согласьем.

***

Как плясало солнышко рыбкой золотой,
Синей в синем озере!
Как раскрыла степь свою жёлтую ладонь!
Мы сидели возле огромного озера,
Прохладой веяло, а немного левее
Раскинулось ещё одно, круглое, голубое.
Ты упал, ударившись головою.
Прохладой веет проклятый мираж,
А ты умираешь — жажда.
Слышишь, какой в этом поле жар,
Жадность, желанье и жизнь.
Однажды, запутавшись в миражах,
Ты скажешь себе: «Держись!»
Однажды, клочки своей одежды
Растеряв по колючим кустам,
Голый и без единой надежды,
Ты скажешь себе: «Устал».
Напомни себе, Божье диво,
Запутавшееся в мирах,
Есть самый последний — найди его —
Самый прекрасный мираж.
Исаак, конь твой сдох,
Смерть сбивает наш нервный ритм,
В твоей пригоршне горечь годов,
Ты в ней жёлт и небрит.
Исаак, это был наш последний,
Наш прекрасный самый,
Что ж мы с тобою ослепли?
Он же перед глазами.
Брат мой, мы — Божье диво,
Жажда сгубила, но и спасает жажда,
Скажи себе, как однажды.
Мираж стекленеет в глазах —
Умер Ботагёзов Исаак.

***

Не убивайте Шулепу —
Он — всего лишь привратник,
Требование века —
Глебова убивайте!
Плюньте Шулепе на платье,
Люди сурового времени,
Плюньте — не убивайте:
У века иное веление —
Роясь во тьме душевной,
С Шулепой не очень спешите,
Не испугайтесь лишения —
Глебова задушите!
Пересмотрите заповедь,
Если уж что-то требовать —
Шулепу — не обязательно,
Убейте, убейте Глебова!
Если кого-то преследовать —
Прежде всего, разумеется,
Убейте, убейте Глебова!
Шулепу — всегда успеется.

***

Когда Ю.М. прочитал Ю.Т.

(Ю.Т. Трифонов «Дом на набережной»)

Человека встречу снежного —
Он живой и уникальный,
Наши взгляды музыкальны,
В этой музыке надежда.
Как похож — почти зеркален —
Невозможно, ненаучно!
Убежать — конечно лучше б,
Но наши взгляды музыкальны.
Ну, скажи хоть слово, родственник
Баскетбольнейшего роста!
Онемели языками,
Но наши взгляды музыкальны.
Сохрани неандертальца,
Опалённое столетие,
Он из первых — мы последние,
И наши взгляды музыкальны!
В поднебесной высоте
Наши взгляды (будто музыка
Проникает до костей)
Диффузируют конфузливо.

***

Спрячу взгляд… унесу мой роман, чтобы сжечь его!
Но горели крича, возмущались так искренно —
Лица, лица, слова — вы же лгали, как женщины…
И случайными были, как самоубийство…
Серый пепел, дымок, и мурашки по коже…
Ах как падок, как падок до этих деталей…
Мой последний! Поплачем — он тоже,
Как и все предыдущие, сентиментален…

***

Как в поиске скрытой в нас тайны —
Смеясь или плача, крича ли, шепча,
Мы танец горизонтальный
Танцуем… и зубы в плечах…
А на телефон — ноль внимания —
Бессилен! Бессилен, нелепо звеня…
Вдруг стон, и приподнимаясь,
Ты высосала меня.

***

Обожгусь, прикоснувшись к закату,
Задохнусь и руками взмахну,
И послушные музыканты
Исцелуют до боли весну…
А потом (с минеральной водою
отрезвил лишь четвёртый стакан)
Я разглядывал тупо ладони
И ожоги на пальцах искал.

***

В куче тряпья, выползшего из ящика,
Извивалась сумасшедшая,
между юбок, трусов и рубах…
И злое кричала — беспомощная, как ящерка,
У которой хвостик
в каких-то давних,
забытых руках.
А уколы не успокаивали
и ни капли не помогали,
И кричалось всё громче,
и слёзы —
опять и опять,
И по воздуху смешно
колотила маленькими ногами
И всё вырывалась из его ироничных объятий,
Взмахнув крылышками,
взлетела на подоконник.
Рвала раму — как в рай рвалась…
А он улыбался очень спокойно…
Потом поймал её!
И грохнулись оба с хохотом на палас.

сценка

Будто в давней печальной истории
Ползал по небу — Бога искал,
Но по небу что-то густое
Как половая тоска

Не видать, не нащупать — слезаю…
Изолгусь! Но поймай-ка меня,
Ты сама, со своими глазами,
Голубая, как небо, брехня…

Врать всю жизнь, я привык, я привык…
Так и будет — хоть губы зашей…
И плетёт равнодушный язык
Мадригалы твоей душе.

И, припомнив фальшивые слёзы
И ожоги стыда на щеках,
Я втыкаю в петлицу розу
И иду к тебе ночевать.

***

На ней халатик старенький,
Меня встречает вежливо,
Глаза, как две проталинки
На личике заснеженном.
Прощает за вторжение,
И дарит улыбальчики,
И, как бы в утешение,
Мне в губы тычет пальчики.
У ней на чайных чашечках
Сиреневые бабочки,
А стрелочки на часиках
Показывают баиньки…
Мне уходить не хочется
От этой дивной девочки,
А сердце так колотится,
Как голова об стеночку…

***

А жизнь из глаз бежит…
Размазываясь по стенам домов,
Пачкая одежду и лица
знакомых и незнакомых людей,
Утекая в небо…
А кровь уходит через горло,
И по ночам она черна…
Пьёт город
Меня.
Асфальт заплёван болью,
Но кажется ему, что красная слюна
Ложится грязным слоем, он сам ещё не понял —
За что он пьёт меня.
Харкаю на асфальт, а белизну платка
Оставлю доказательством, что я пока не болен…
Он пьёт и пьёт меня. А жизнь так коротка,
Как хокку Токубоку.
А жизнь из глаз бежит…

Потом он скажет вслух,
Торжественно клянясь,
Что он был первый друг,
Что он кормил меня,
Он, может, будет прав…
Но мне ведь не понять —
Со зла или с добра
Он пьёт и пьёт меня…

***

Слышишь, осени зябкий вздох,
Слышишь, добрый придуманный гений,
Нарисуй на стекле мой последний листок,
Как в печальном рассказе О’Генри.
Мы от собственных криков оглохли,
И утихли, себя обругав…
Ночь, как фокусник ловкий,
Звёзды прятала в чёрный рукав.
В эту ночь город был мокрой жабой,
Выплюнув шоссе языком из голодного рта,
Я устал бежать, но и шагом
Торопился потерять его до утра.
Он прикрывался бородкою —
Я видел вас вместе вчера…
Ты была нежной и розовой,
Как дождевой червяк.

***

Если останусь — если получится,
Ты приходи, я буду ждать…
В полночь, как раньше, выйдем на улицу,
И расхохочемся, глядя назад.
Видишь, как старые выдумки рушатся,
Прячу стыдливо обломки в карман…
Ты возвращайся, если получится…
Вместе сожжём мой последний роман.

Бог свесился с проплывающего надо мной облака
И закричал: «Господи, осень-то, осень-то хороша!»
Кончен бал. Гаснут свечи. И вот
Он почувствовал — тихо за плечи,
Умирая, сырыми руками его
Обнимает осенний вечер.
Сыпались листья,
Будто растаяла
С неба упавшая осень.
На столе у меня охапка сухих листьев —
Трагический натюрморт осени.

Осень прохладными пальцами
Остудила пылающие щёки.
Не спасли его душистые шелесты
Умирающих листьев.

***

Ветер, бандит! Что он делает!
Будто шизофреник, уничтожающий искусство,
Он переломал осенние декорации.
Не присвоить мучительной прелести,
Как бессилие, боль глубока!
Ветер — муж-самодур — в злобной ревности
Мою осень хлестал по щекам.

***

Я не художник отныне, если
Не нарисую тебя как живую.
Как я писал — было кисточке тесно!
Но на холсте тебя не нахожу я…
Холст незнакомый пестрит кружевами,
Выбросил кисточку — к чёрту престиж —
С ужасом вижу, будто живая —
С палитры моей ты печально глядишь.

***

Нездоровый мой бег мне откроет затылок
И сквозняк световой осветит эти древние тайны.
Вы увидите матушку — смерть
В самой глупой расцветке…
Пляшет — хочет понравиться,
Засунув сморчка под хвост,
Трясёт своею иголкой…
Вот она — суть суеты —
Понять эти странные па
И громко над ней посмеяться.

***

Ха-ха, а я кричу
Бессмысленно, но громко:
«Наипечаль вечернейших причуд!»
Полутораваттная колонка.
Вот так, любимая никто,
Опять причины нет тебе существовать…
Ты слышала? —
Не мучайся — не то!
Ложись в кровать.

***

Я слышу! — даже если так —
Без слов, без слов, без слов…
Сноб скажет: «Малый, ты дурак», —
Дурак промолвит: «Сноб!»
Не слыша ничего, горим,
А пепел прячем в урны…
А если юный арлекин —
Неопытно, сумбурно —
Фальцетом свеженьким порвёт
Завесу слов чужих,
Мы дружно заорём: «Он врёт!»
В досье отметим: «Лжив».
И лишь потом, когда года
Придушат в подворотне —
Мы, с оговоркою «горда»,
Ту песню обнародуем.
И вытащив из пропасти,
Мы крутим, в сеть врубив,
На максимальной громкости,
Чтоб заглушить других!

***

Смешно, одиночки! — Следите за мной —
Я тих, как последний статист…
Зато я, как киноэкранный герой,
Практичен, красив и плечист!
К тому же я — поэт, эстет и даже эрудит!
Вы скажете, что я фальшив, но доводы дурацкие.
Мне просто не грозит
Реакция редакции.
Вот я включаю полумрак
Я ем у стойки бара
Осенний мармелад
Огюста Ренуара (заметьте — даром).
Хотите словотворчеством,
Что обнажённей пытки,
Могу вас заморочить я,
Пожалуйста, пример:
«Кручинился Кручёных, крутя верёфму ритки», —
Я тоже увлечённо когда-то пошумел.
А если нелегально — я большего размаха
И с вами заодно —
Могу и гениально:
«Бемоль в глазу у Баха светился как клеймо».
Ну как непонятая рвань,
Моя мораль хромала?
И всё же ваше дело — дрянь.
Привет, дегенералы!

***

Ранний период

Больно со мной… Дитя, разбуди
Горечь недавних обид.
Больно, любимая? Разлюби.
Я буду любить.
Я один, родная, забудь поскорей.
Я один переплачу, стерплю,
Я смогу за обоих, мне легче гореть,
Отвернись к другому теплу.
Тело отдай… Кому? Хоть кому.
Всем, надо мной смеясь.
Я стерплю, я……….
Только забудь меня.
Боже, избавь её, Боже,
Избавь от любви и горя,
Избавь от воспоминаний,
Память зашей именами,
Новыми именами,
Только б меня заменяли.
Сделай, что хочешь, Боже,
Только б ей не было больно.
Осень, раскрась умирающий бунт,
Встряхни измочаленный бубен.
Любимая, меня забудь,
Я тебя не забуду.

Время, скорее колёса вращай,
Удиви её грудой причуд.
Любимая, меня не прощай,
Я тебя прощу.
Боже, избавь её, Боже,
Только б ей не было больно.

***

1982

Были бокалы полны…
О, времени жалкий обломок,
Кричу удивлён и уныл:
«Вечная слава былому!»
Падали груши,
Ах, как мы жили,
Были реки глубже
И дороги шире…
Нам вслед ни единого окрика,
Потеряны все эталоны…
Да будь она проклята —
Вечная зависть былому…
Ах, как мы жили!..

***

Солдаты милые, опять нелепый бой,
Вы — каждый знаменит, любой из вас богат…
Но вы обречены, ведь вы опять со мной,
А я… люблю врага.
Я беспричинно возникал,
Молчал, темнел, ронял слова…
Потом бежал и чуял — в спину из окна
Улыбки снисходительной тугая тетива.
Встречал опять, вопросы задавал,
В глазах носил банальную мольбу,
Касался невзначай, кружилась голова,
И то в костёр меня, то босиком по льду…
И на звонки бежал, как заяц от собак.
Стонал и умирал, пристреленный ошибкой,
И клялся всё забыть, и проклинал себя,
И снова отступал перед её улыбкой…
Какой короткий бой — войска мои стоят…
Идите же, родные, дорогие…
Но снова, беспричинно, будто я,
Является любимая врагиня.
Огонь, огонь вокруг, а я босой на льду…
Войскам кричу: «Молчать, видали хлеще пытки!»
Но — руки вверх она, изобразив мольбу,
Звенящим голоском беспомощной улыбки.

***

Безмолвные лошадки, олени и верблюды,
Застывшие улыбки и мёртвые глаза,
И мы с тобой оставили осенние этюды,
Мы крутим карусель…
Назад.
Такие мы художники, — ты — маленькое чудо,
А я совсем без сердца — железный дровосек.
Везёт машина времени, вращается бесшумно,
Назад везёт машина
Карусель.
А осень дорисует печальные этюды,
Мы больше не придём — такие мы друзья,
Железный дровосек и маленькое чудо,
Чудовище моё
И я.
Глаза, улыбки мёртвые повсюду, повсюду…
А ты придёшь опять — я закричу: «Уйди!»
Но ты губной помадой сердечко нарисуешь
На правой стороне
Груди.

***

Спляшем у моpя под солнцем горячим —
На золотом песке.
И, будто стpаусы, головы спpячем
В зелёной тоске.
Выныpну жёлтым дельфином на воздух —
С кем это я, с кем?
Плавает, плавает, плавает остpов
В зелёной тоске.
О мои стаpые pыжие кости,
Много костей…
Остpов pастаял — Господи! Господи!
В зелёной тоске.
Но не успел я — втоpое дыхание —
Хочешь — пpовеpь!
Pыжий скелет, на коленях окаменев,
В зелёной тpаве.
Кто ты, втоpой? — догони, догони меня!
Нет — не успеть.
Ты утонул без лица и без имени
В зелёной тоске.

***

Синильно-кислотная косточка вишни…
Вы помните лето, мадам?
Оркестр Казаченко, семья Махавишну
И маленькие города?
Дома, подземелья, единство одежды,
Наш харьковский интернат…
Когда это было — потом или прежде?
Куда номера набирать?
Над кем издеваться ночными звонками
И обзывать лопухом?..
Я Вас и себя навсегда замыкаю
Вопросом, как ржавым замком.

***

Это не лезвие
открывает вены, —
это безверие,
это вера.
Только не падай —
береги голову,
остальное только —
средство от голода,
остальное — падаль.
Мы с тобою
просто телепаты.
За нами погоня…
только не падай!
Мы закованы
гневным гомоном
Береги голову!
Береги голову!
Люди добрые,
Рёбра переломаны!
Но зачем нам рёбра —
Береги голову!
Это не лезвие
открывает вены,
это безверие,
это вера.
Небо чёрным веером —
быть ветру.
Береги безверие!
Береги веру!
По белому, по чёрному
Мечешься по свету…
Тело — дрянь (почём оно?)
Береги веру!
Ветер бьёт в лицо,
А мы ему смехом —
Так не мог никто,
Только мы умеем!
Маленький флюгер
против ветра…
Обломают руки —
останется вера!
Увидят наш флюгер —
скажут: «Это сверху», —
Врут люди —
береги веру!
Жизнь кончается —
Нечем дышать.
Чего ты скалишься —
У тебя душа.
Капля за каплей —
Всю, до дна!
Даже на камни,
На глыбы льда!..
Плюются ложью
В её родник?!
Счастья не можешь —
Хотя бы улыбнись,
Хотя бы сквозь слезы
в этом аду —
Всем поголовно,
Даже врагу!
Слышишь топот, братец?
То — по нашу душу…
Ты её истратил,
Или спрятал глубже?
Давай ещё малость —
Чтоб девке не плакать…
А то, что осталось —
На драку собакам.
Догоняют сволочи —
Беги, беги!
Не моли о помощи…
Душу береги.
Это не лезвие
открывает вены —
это безверие,
это вера!
За нами погоня.
Мы — телепаты.
Спрятать бы голову,
Как черепаха.

***

Снег идёт и ложится
на тёмную землю весны
он похож на мальчишку
с крылатым шарфом на плечах
хмель выходит
из дома
с улыбкой уходит
а мы —
в продолжительный сон…
сердце
ты не устало кричать?

тот кто ждал и дождался
наверное знает о том
как похож на огонь
первый миг
после долгой зимы
но никто вам не скажет
что встреча похожа на снег…
он идёт и ложится на тёмную землю

***

мустанги скачут
рябь ног
в постели плачет
ребёнок
о тётя таня
где ты
мы тёплой тайны
дети
а мама, мама
спит, спит
а дверь обманно
скрипит
никто к ребёнку
не подойдёт
влажны пелёнки
пот, пот
ты не трудился
откуда пот?
в семье любимцем
рос без забот
любовь и нежность
знал, знал
зачем ты вечность
звал, звал
пушинка дерзкая
вытри нос
пружинка детства
выпрямилась
и снова сжимается
жми жди
круги шаманства
илби-шиди
кирпич любовный
байрам огня
как будет больно
свести коня
твой сивка-бурка
копытом бьёт
славяне-тюрки
один народ
как лесостепи
земля, земля
за всё ответит
твоя семья

я вырвал око
покинул дом
и одиноким
перед судом
стоял и плакал
за всех и вся
светила лампочка
ильича
судья велел мне
немедля в ад
но ленин, ленин
мой адвокат
мечта не гасни
ты хороша
достойна казни
моя душа
мустанги скачут
сто лет спустя
стою и плачу
за всех и вся

***

Повезло, повезло, повезло —
Совершенно случайно,
Прямо в мягкое сердце,
В долгожданную тёплую цель,
Занесло, занесло, занесло
Моих слов черноглазое зло…
Нечаянное зачатие.
Девка ревёт на скамейке,
Но ведь сначала — счастье?
Врёшь, была карамелька…
Слово было сначала!
У неё на кончиках пальцев
Лица моего флирт —
На левой руке улыбается,
На правой болит.
В счастье моё не поверила,
И от неверья смела —
Подкараулив у двери,
Выслушала меня.
И что же мне делать,
Раз имя у ней — «беда»,
Стареет моя идея,
А я — босоногий дитя.
Напомнит о том, что бегу,
В кармане звенящая мелочь…
Из боли во тьму, из бреда в беду —
Ну что же мне делать!
Мне в спину дурное орёт
Нечистая на руку челядь,
Она, разумеется, врёт,
Ну что же мне делать!
А милые люди нас палками, палками,
Рвались любопытные к нам на концерт,

А ты отдавалась им между припадками
За горсточку горьких конфет.
Да что же ты делаешь, самка ты, самка!..
И хором, и хохотом вторили: «Стерва-а!»
Ах гады, да вам-то, да вам-то
Что она сделала?
Отпускаю — ты пустая —
Растаскают по кускам,
Ты зубами, как тисками —
Неустанно — не отдам!
Да ты же в крови, сумасшедшая, сгинь!
Я прятался в ямах помойных…
И сам же по следу твоей тоски
Бросался в погоню.
А город хмельной комок темноты
Сжимал в кулаке, чтоб бить тяжелей:
— Ты меня уважаешь?
— А ты?!
Да бей ты, зануда, да бей, не жалей.
И я, проклиная эту планету,
Ломился в вонючий барак,
И с треском рвал электрическим светом
Твой половой полумрак.
Там толстые лица прятали люди,
Хозяин — угрюмый казах,
Громко сглатывал слюни,
Пережёвывая твои глаза.
Я брал тебя в руки, синицу беспутную,
Я нёс тебя шёпотом в наше «Всегда» —
Ну как вам, сударыня, как вам, уютно ли,
Ну как вам, бедняжка… беда.
И таскаю за собою,
Как тоскливый талисман,
Эту бабу и без боя
Эту бабу не отдам.

Отрывок из поэмы «Метафора»

Ну, положим, Шухов я — Иван, скажем, Денисович,
Скажем, заключённый, по-вашему, пусть зэк.
На социальной лестнице ступень, конечно, низшая,
Но если с точки зрения, я — тоже человек.
Тем более в душе своей — какой же я преступник?
Не вор и не бандит, и даж не хулиган —
По глупости сижу, и если вдруг отпустят —
Чтоб снова торговать? — Да я даром всё отдам.
Да и не я один — тут многие так думают —
Об этом даже вслух, аж на душе тепло…
Конечно, и у нас есть, скажем… ну… неумные,
Но, в основном, товарищи хотят творить добро.
Один тут всё доказывал — не грабил, мол, квартиру —
Намедни он повесился — хоть режьте — не пойму:
Ведь если незаслуженно, так реабилитируют…
Ошибка вышла — что ж теперь, не верить никому?
Вот Совраницын, был такой, что? не ахти фамилия?
Но человек неглупый, даже книжку написал,
И что же? — в этой книжке, как мне люди говорили,
Он ведь и впрямь про что-то там серьёзное солгал!
Тут вообще писатели — явление привычное,
Ведь все хотят попробовать свои, ну, голоса,
И пишут даже на стене, пусть не совсем приличное,
Зато из глубины души, я знаю — сам писал.
Вот мой сосед по нарам — такой предупредительный:
Пришлют ему еды — со мною делит поровну…
Он там снимал кино, а в том кино действительность
Искажена, как понял я, совсем в другую сторону.
Да будь он трижды вежливый, во мне ни капли
жалости:
Что ж он не понимает таких простых вещей? —
Уж если искажаешь, то искажай, пожалуйста,
В ту сторону, которая народу по душе.
А там вон Петя Жуков спит. Он тоже парень
странный:
Всё молится тихонечко, хотя ему грозят…
Я понимаю, он, ну, вроде наркомана —
Религия ведь опиум, а опиум — нельзя.
А так, он паренёк смешной, ведь бога нет, понятно,
Не кто-нибудь, а сам народ научно доказал…
Вообще-то, Петю, может, зря —
Ему б в больницу надо,
Он, вроде как больной, ведь видно по глазам.
Боюсь, не создалось бы впечатление неверное —
В целом, тут у нас вполне здоровый коллектив,
Это единицы — но бывают же, наверное,
И на воле элементы — коллективу супротив,
Это всё, научно выражаясь, аномалии,
Я б и не стал о них, но я ж хотел смешно,
А так у нас порядочек, все совсем нормальные,
Но этих и на воле, наверное, полно.

***

Луна повесилась. Луна повесилась.
Мы все помешаны, мы соболезнуем,
Снимите бедную, лицо задуйте,
Письмо предсмертное опубликуйте.
Купцы и лекари все перепуганы,
И кутерьма царит на телестудии,
От миллионщиков аж до прислуги
Закопошились, как лилипуты.

Луна повесилась, куда как весело,
Такие сплетни шумят по поводу.
Луна, ах, надо же, и делать нечего,
Моргают губы, трясутся бороды.

Такую песенку диктуют часики,
И в спящем доме полно шагов,
Галлюцинации — ну, что вы скажете?
Луна повесилась — и вся любовь.
Висит и светится — вот так штуковина —
Уснуть давно пора, но кто-то вот
Который год уже сучки шиповников
Мне каждый вечер в постель кладёт.

***

Во вpемя паводка
Отчалю от беpега
На сосновом бpевне.
За мною погонится птица,
Кpича сладкие слова…
Весенние лучи
Насквозь пpонижут меня…
Лес онемеет от горя…
Я поцелую воздух
И подарю его птице,
Хмуpясь от его любви,
Честно пpизнаюсь:
«Солнце-батюшка,
Тьма — мать моя!..»
И pукой пpизывно махну:
«Давай вместе, лес!»
Вpаги мои — гopoда,
Вползаю зелёной тpавой
И мягкой своей головой
Дыpявлю дороги…
И в дерево превращаясь,
Ветвями Еву повода.
И в странах соседних дожди,
Как рыбу, сетями ловлю.
Давайте вместе — у меня слабые pуки,
Сломаем машинам железные pёбpа,

Выгоним людей из кваpтиp,
Голых, больных, с большими животами,
И начнём пеpвый уpок,
Вpучим огpомные палки,
Чтобы бить неpадивых,
Индийским обезьянам…
Мы научим их питаться воздухом,
Гpеть себя кpиком,
И выть в небо без слёз в глазах.
Мы научим их общению,
Мы научим их летать.
Так нет же — неуловимо
Сменяют дpуг дpуга бpатья
И не хотят оглянуться,
А камни движутся медленно —
Подлы и сентиментальны…
И в pуках ничего, ничего,
Ничего, кpоме пеpвого слова.

***

В сумочке помойка —
Старушка-побирушка,
Хорошо да ой как
Нам с такой подружкой.
Синие глазёнки,
Серенькие космы…
Мальчики, пойдёмте
К бабушке в гости…
Проходите, милые,
В кустики на лавку,
Угостите пивом
Бедолагу бабку.
По глотку из горлышка —
Очередь твоя…
Все мы алкоголики —
Дружная семья —
Любим баб да бабку
Аж до умиления,
Если есть рубаха,
Так самая последняя…
Люди скажут: «Дожили», —
И с таких-то лет —
Все мы тут художники,
И бездарных нет.
Покажи рисунки,
Мать моя, старуха —
Доставай из сумки
Что-нибудь занюхать,
Дай нам по кусочку,
Жисть твоя нелёгкая,
Угости сыночков
Грязною селёдкою.
Все мы перед Богом
Глупые да чистые…
Не губи свободы,
Рыжая милиция.
Синие глазёнки,
Форма — ваша мачеха,
Мужики казённые,
Отпустите мальчиков.
Бабка одинёшенька —
Дядьки в озлоблении
Увели художников,
Видно, в отделение.
Не грустит нисколечко,
Ей сюжет не нов —
Булькает в котомочке
Пиво да вино.
Все мы человеки,
Битые, усталые,
Идеалы ветхие
Да книжонки старые.
Времячко попятится —
Вот такой закон,
Мы, недаром, пьяницы —
Нам сюжет знаком, —
Стоит ли умалчивать,
Зная их замашки —
Откупились мальчики
Синею бумажкой.

***

Мне пора научиться грабить,
Ремесло моё — стыд и срам.
Мы увиделись — что за радость —
Мы — подарочек, да не нам.
Мне тебя возвратила,
Чтобы снова отнять,
Возвратила судьбина-скотина —
На два дня.
Мне тебя ненадолго отдали —
Как в насмешку, и Бог, будто жлоб,
Так ехидно хихикал, когда я
Целовал тебя в белый живот.
Обвиняюще хныкала дочка…
Мы ни слова — ни одного,
А глаза — болевые точки
На болячке лица твоего…
И шумело во тьме неизвестно о чём
Чьё-то грузное пьяное тело,
А коленки твои пахли детской мочой,
Будто ты на горшок не успела.
Я не выпил тебя до дна,
Хоть и делал глотки большие…
Возвратили тебя на два дня
И расплакаться не разрешили.
Даже всхлипнуть разок — недосуг…
Я сбежал суетливо и глупо,
Прижимая ладонью к лицу
Поцелуем разбитые губы.
За спиною разлуки — навалом…
Мне пора научиться драться,
Чтоб ответить японским ударом
На такие вот страсти-мордасти.
А лягушки восторженно квакали,
И ни слёз там, ни прочей бурды…
Лишь росинки горячими каплями
На чёрной траве бороды.

***

Ты катишься вверх кувырком, кувырком…
И вниз осторожно ползёшь —
Трясутся колени и тело — картон —
Чуток ошибёшься и вверх упадёшь
И в рай попадёшь, в сотый раз попадёшь
И всем улыбнёшься и скажешь пардон.
И снова насмарку работа твоя —
Крылатые дети кружатся как мухи…
Но розы опять начинают вонять —
Ты дыма понюхал, ты дыма понюхал!
И снятся тебе, и снятся тебе
Вспотевшие морды чертей —
Орёшь по ночам, но тебе, хоть убей —
Охота к заветной черте…
Ты копишь силёнки, как деньги скупец,
И тайные книги читаешь ночами,
Чуток ошибёшься — и всё! и конец! —
Следят за тобою и всё замечают…
А там — в темноте — пятна адских костров
И пахнет смолою, и люди кричат…
Ты снова туда… и тебя, хохоча,
Зверушки встречают флажками хвостов.

***

1982

Ты красной краски намешал,
Ты чёрной краски намешал,
И в доме есть теперь огонь
И котелок над ним.
Но, слава Богу, жизнь смешна —
И ты из дому убежал —
Ведь та похлёбка с чесноком —
Не пахнет, не дымит.
Был путь нелеп и горек хлеб,
Любовь, солёная, как кровь.
И ты нашёл себе очаг —
Который был живой.
А рядом с ним волшебный лес,
Хватало сказок там и дров
И сатанята по ночам
Шуршали трын-травой.
Но, слава Богу, жизнь смешна —
Уходом заменён побег…
Почти что вечным был очаг,
Но всё же догорел.
Прошла зима, прошла весна,
Сыр-бор по полкам, сор в избе,
И вырос мальчик, что кричал
О голом короле.
Вот осень рядышком с тобой
Прохладным пламенем горит.
Ты разбудил свой первый мост,
Тут свет быльём порос.
Ты подновить решил огонь
И наконец-то суп сварить,
Но Буратино — птичий нос —
Проткнул твой старый холст.

Антонова песенка

1982

С кем считаться — мы же психи,
Дворник или Бог? —
Небо серое засыпем
Листопадом слов.
Помутнев от конопли,
Грешною рукой
Позолоту соскоблим
Со святых икон.
С кем считаться — с кем водиться?
Мы на пальцах бросили…
Животворная водица
В мёртвом озере.
Пейте, клерки, нашу воду!
Ой, ломает дверь грабитель —
И в две глотки телефоны —
Помогите! Помогите!
Тише, психи — в доме пусто,
Дверь бандюгой сломана,
В кухне водка да закуска,
Серебро столовое,
В помидорах подоконник,
Тишина, покой…
Унесёт в мешке иконы
Человек лихой.
Чё-т ты больно стал культурный,
Эх, чесная мать,
С кем считаться — мы же дурни —
Будем хохотать!
И потеха ждёт такая —
Берегите животы…
Эх, убийцы не хватает,
Да живой воды.

***

Затянулась моя поездка —
Нет на ленте счастливых билетов,
У окошка я занял место,
И старухи косятся свирепо.
Двигай дальше — до следующей двигай!
Дескать — вот вам, дела-волоса…
Ох и бесятся, ох ненавидят!
А сквозняк обнаглевшего солнца
Изнасиловал мои глаза.
В этих муторных красных трамваях
Я всегда поступал как бандит,
Да и рожа моя такая,
Что прохожих тошнит.
Даже там, где кончаются прения,
Я опять учинил произвол —
Не у Бога прошу прощения —
У раба своего:
Смилуйся, раб небесный,
Обиды твои велики,
Прости за ухмылки и песни,
За плётку и за плевки.
Я ною как зуб гнилой
Во рту виноватой тоски…
Я — нерв обнажённый — отрежь его!
Раб мой, униженный мой,
Прости меня, слышишь, прости,
Бога твоего грешного!
Достань пузырёк прозрачный,
Смилуйся — окропи,
Дай мне, ничтожному, врач мой
Мышьяк твоей доброты.
И для смеха — последнюю пыточку —
Прицепи на язык репей,
Да подёргай меня за ниточку,
Чтобы я танцевал и пел.

***

Исцаpапал лицо и бока
об pешётку незнания,
В пустоте pаствоpил
воспоминаний соль.
Боль такая —
не может иметь названия,
Никакого названия —
кpоме — Боль.
Боль — гадюка, моя шеpшавая клетка…
И одну за дpугой —
соpок штук сигаpет —
напихал тебе в пасть…
А наутpо —
из тpавы и смеpтельных таблеток
Я отpаву сваpил,
чтоб себя у тебя укpасть.
Как бы вытащить душу —
застpявшую в пятках
Да покончить скоpее с тобой
и с собой…
Ты мяукнула чёpным котёнком —
кpивляка,
Рассмеялась
и пpошипела: «Слабо…»
Я уставился в синюю чашку
обиженным взглядом,
И ты всё поняла —
завопила:
«Не трогай, мужик!»
И сдавила мне горло,
чтоб ни капельки этого яда
Не упало на твой
ядовитый
язык.
Я отраву до дна,
я до донышка,
я постарался…
Сматерилась Боль,
и в мире стало темнеть.
И тогда —
изо рта —
волосатый холодный тарантул
Выпрыгнул
и пополз по стене.
В нём жила ненасытная истина,
Та,
при свете которой —
жизнь —
смешна и глупа…
И достал пистолет
и выстрелил.
И попал в него.
И пропал.

***

Боль головная двуглавым оpлом,
Боль головная — мусоpом по углам,
Боль головная — pжавый металлолом
Боль-больница-белая пыль-бедлам.

А. Яpжомбек

Вот стpанно —
Бог живёт в моём каpмане,
Сpеди табачных кpошек — в темноте…
Живёт ноpмально Бог,
Не тpебуя к себе особого вниманья,
Лобзанья, умиленья, пониманья,
Не тpебуя pаспятья на кpесте.

А в сумке у меня печальные стихи,
Котоpые похожи на молитвы…
И несколько бессмысленных сухих
Еловых шишек и осенних листьев.

А я ищу забытый астеpоид
Под номеpом 612-Б,
По запаху ищу, но пахнет кpовью,
Заплатами от сеpого сукна
Гоpодовые в тpяпочной толпе…
Но я и сам, должно быть, сатана,
Поэтому они меня не тpонут.

А я бpожу и боль ношу в мозгах…
Под землю лезу, чтоб найти доpогу.
Я думаю, что яблочко — планета,
Гpызут её, как чеpви, поезда,
А мы, навеpное, микpобы…
И Бога нету.

Но Бог живёт в моём каpмане!
А pядом люди, в чьих каpманах деньги,
А в сумках не стихи, а колбаса,
Покой, покой… они своё уpвали,
И мой мучительный полёт
Для них — обычное паденье…
Они посмотpят искоса
И отведут глаза.

Подземный гоpод… я пpивык —
Он мне знаком, он мне не нов —
Здесь запах денег и жpатвы
Смешался с запахом цветов…
Подземный гоpод… здесь светло,
Но pазве оттого,
Что кто-то веpит в бога Ра?
Нет-нет — здесь свет не тот,
Какой-то тpус — Антиикаp
Пpидумал этот хpам,
Из мpамоpа и тpауpа,
Назвав его метpо,
Чтоб не назвать Таpтаp.
Навеpх! На волю, в дождь!
В погоду непогожую,
Там тоже тьма, ну что ж —
В моём каpмане Бог живёт!

Облизан языком
Дождиным свеpху донизу,
Я тоpоплюсь в тот дом,
Куда меня никто не звал.
Дождинок выпив стопочку,
Являюсь на халяву я
И ем ваш хлеб, и штопаю
Штаны свои дыpявые…

Потом беpу помятые
Стихи свои, как алиби,
И ямбом, чтоб понятнее —
Пpо астеpоид маленький.

И что-нибудь пpотяжное о том, что небо синее,
И коpотко о Боге, и о любви чуть-чуть…
И жёлтое об осени, и о весне кpасивое…
И о подземном цаpстве… что-нибудь.

И ночь уйдёт на запад — неслышно схлынет тьма,
Я сумку со стихами беpу и посох свой…

И сунет мне хозяюшка заботливо в каpман
Два бутеpбpода с колбасой…

И pассмеётся мой жилец —
Эй, сеpдобольная душа,
Сумела Бога пожалеть…
Какие, пpаво, чудеса…

Да, вот такие чудеса —
Эй, хpистиане, колбаса!

В моём каpмане ни гpоша,
В моём каpмане чистота,
В моём каpмане Бог живёт
И нет богатства большего,
Чем эта нищета.

Медитация о Боге (в метpо и в гостях)

Просыпается Бог с похмелья
И небритую морду свою
Ополаскивает портвейном…
И такая тоска, что каюк,
Он зевает и в зеркало пялится,
«Скушно жить, господа, скушно жить…»
Чешет лоб свой перстами, как пальцами —
Ему хочется пошалить.
Он ладони кладёт на виски
И, пошатываясь, идёт,
А в груди у него свистит,
Будто пташечка там живёт.
Он находит зелёный омут —
Мы, услышав шаги, просыпаемся,
Он подходит к нашему дому
И бросает туда камешки.

По воде круги, по воде круги —
Это мы по воде — мы фантазия
Полупьяного взмаха руки,
Мы случайные, не фатальные.
Не понять ничего — взбеленились клопы —
До клубничных размеров растут они,
В доме кражи кастрюль и колец золотых,
Похоронки в дом с почтой утренней…
Снова камешек — а в груди чердак —
И живут коты, да всё певчие,
По губам крапива, в глазах табак
И стекла кусок где-то в печени.

От измен, от слёз в дыме этой ругни
На короткое время растаешь ты —
По воде круги, по воде круги,
А он бросает, бросает камешки.
Ах ты, злыдень такой! — Горячо в глазах!
Что ж ты делаешь? — Кошки в груди.
Мы восьмёрочка, да ещё разок,
Под когтями кровь, по воде круги.
Брызги в стороны, брызги с берега…
И не спрятаться в камышах —
Он по заду нас и по переду,
И сиреною по ушам.

Камни с берега — брызги, брызги!
Забулдыга ты, а не Бог!
Он нашёл здоровенный булыжник…
Да поднять с перепою не смог.

***

Сентябрь как святой.
Светящееся яблоко природы.
При родах
Дерево молчало…
А впрочем, все деревья —
Порода молчунов…
А мы орём при родах.
Что значит —
Иероглиф
Разинутого рта?
Крик круга? Чёрный нолик?
В чём смысл наш? —
Да так…
Мы — первый крик природы —
Она орёт от боли.

***

Наинежнейше голая
Прикосновения даришь…
Ночь моя! Тень моя! Боль моя!
Ну как же, ну как же нам дальше?

Время — бездушная злюка,
Хохот из-за кулис…
Боже, какую разлуку
Время-скотина сулит.

***

Осторожно, двери закрываются —
И пространство, как хлеб — по кускам…
Осторожно — время обрывается,
И за окнами пустота.
Схема жизни — цветная ромашка,
Где дорога твоя — вверх тормашками…
Что же это такое — тормашки —
Юго-Западная или Черёмушки?
Или дальше у детской «Бурёнушки»?
Или там в потайном кармашке,
Где хрустят при поклоне бумажки?
Да о чём ты, пора! — опомнись —
В лабиринты твоей судьбы —
Пересадка на новый поезд…
До него три минуты ходьбы.
Ой, метро — мерседес пешехода —
Пять копеек — зелёный свет…
Переходы, одни переходы,
Будто выхода нет.
Осторожно, не прыгай по лестнице,
Даже если торопишься вниз.
Не успел? — Ну и пусть, что ты мечешься,
Осторожно, не ушибись!
Вот и место нашлось,
Вот и ладненько —
Можно даже закрыть глаза…
Пульс колотится,
Скоро праздники,
Скоро светлая полоса…
Осторожно, пути сокращаются
Между чёрных зеркал
Мир качается…
К тебе женщины прижимаются,
И мужчины плечами толкаются…
Здесь ты спишь и читаешь романы,
Даже если в траву занесло.
Ты опомнишься — тайм из мани! —
Тебе снова пора в метро.

***

Мне пора научиться грабить,
Ремесло моё — стыд и срам.
Мы увиделись — что за радость —
Мы — подарочек, да не нам.
Мне тебя возвратила,
Чтобы снова отнять,
Возвратила судьбина-скотина —
На два дня.
Мне тебя ненадолго отдали —
Как в насмешку, и Бог, будто жлоб,
Так ехидно хихикал, когда я
Целовал тебя в белый живот.
Обвиняюще хныкала дочка…
Мы ни слова — ни одного,
А глаза — болевые точки
На болячке лица твоего…
И шумело во тьме неизвестно о чём
Чьё-то грузное пьяное тело,
А коленки твои пахли детской мочой,
Будто ты на горшок не успела.
Я не выпил тебя до дна,
Хоть и делал глотки большие…
Возвратили тебя на два дня
И расплакаться не разрешили.
Даже всхлипнуть разок — недосуг…
Я сбежал суетливо и глупо,
Прижимая ладонью к лицу
Поцелуем разбитые губы.

За спиною разлуки — навалом…
Мне пора научиться драться,
Чтоб ответить японским ударом
На такие вот страсти-мордасти.
А лягушки восторженно квакали,
И ни слёз там, ни прочей бурды…
Лишь росинки горячими каплями
На чёрной траве бороды.

***

Как на cевере — город сыр да хмур.
Только нет у погоды господ —
Серый дождик, смеясь, тонкой ручкой махнул —
Прыг да скок — от меня — на восток.
Не бежать же за ним по лугам да горам!
Хорошо б уцелеть самому.
А жара — не жена, будь хозяйка добра —
Потемнее каморку сниму.
Там соседи с утра варят жиденький суп,
На верёвках коптится бельё…
У доходных домов коммунальная суть,
Слава Богу — живу бобылём.
Безопасен покой — целый день никого…
Кто-то стукнет — и как им не лень —
Тpи pубля до сpеды? — ну о чём pазговоp —
Мне не жалко, да нет тpёх pублей.
Так и жил бы да жил, да писал свой pоман —
Вдоволь было бумаги-чеpнил…
Но какой-то смутьян — был он зол или пьян —
Во всю двеpь белый кpест начеpтил.
И пошла моя жизнь вся напеpекосяк —
Деньги, бабы, вино — и откуда взялось…
День и ночь напpолёт — в кабаках запpостяк,
И в буpжуйских домах — званный гость.
Я купил себе тpиповый синий пиджак
И за тpидцать чеpвонцев штаны…
Опустел мой pоман — все геpои в слезах,
Pазбpелись по доpогам стpаны.
Я иных сочинял — выпускал как синиц,
Я их жить заставлял по pолям…
И смеялся, когда они падали вниз,
И, как дождика, ждал жуpавля.
Возвpащался к себе — двеpь ногою пинал
И соседям гpозил кулаком:
Пpизнавайтесь, скоты, что за хам и нахал
Кpест поставил на мне?! — кто таков?!
Что я вам — гугенот? или pожей не мил?
Или занял чужое жильё?
Я хотел жуpавля! — я б его сочинил!
А тепеpь — полюбуйтесь, жульё!
Эх, фоpтуна моя — то чеснок, то сиpоп…
Будь ты бабой моей — pуки-ноги имей,
Я бы мешкать не стал — я б туза тебе в лоб,
Да — катись со двоpа, да обpатно не смей!
Ой, веpтись, колесо — скоpо хлынут дожди…
Баpахло пpодам, да домой — на юг!
А уж там на pоман налетят жуpавли,
И геpои мои зaпоют.
Я веpнусь без копейки, в наpяде пpостом —
Откpывайте сынку-подлецу!
Но pодительский дом заколочен кpестом
И жаpа, в тpи pучья, по лицу.

***

Опротивело мне до икоты
Грызть сухарики сморщенных лиц.
Поварята мои, идиоты,
Мне на завтрак пожарьте яиц!

Торопитесь — уж больно голоден,
А пока — на балкон, подожду…
В нашем жарком вспотевшем городе
Вишни! Вишни на каждом шагу!

Ну и ягодка — мясо сладкое…
Плюнешь косточку на асфальт —
Вот и чудо вам — она с лапками,
Вам в диковинку, а я устал.

Надоело мне щёки уродов
От прыщей очищать,
И летающих божьих коровок
В божью кровь превращать…

Эй, глазунья, кончай меня злить —
Ты о чём там на плитке шипишь!
Да никак тебя посолить
Позабыл поварёнок — глупыш!

Позовите сюда виновника!
Что-то я тебя не встречал,
Ты, конечно, из новеньких —
Ну-ка, быстренько отвечай!

Эй вы, кто там, да он же слюняв,
И глаза свои прячет в ответ!
Да ты, братец, не любишь меня —
Я зажарю тебя на обед.

Но сначала — и думать нечего —
Обернёшься паршивой собакою —
Я терпеть не могу человечины —
Мясо сладкое, мясо сладкое…

***

Косогор такой — чтоб катиться вниз.
И трава растёт, и трава растёт.
Но не скатываюсь — ну и жизнь —
И к земле прибит золотым гвоздём.
Долго коротко ли, долго коротко,
От бессилия в опасении…
Чтобы выстрелить — нету пороха —
Харакири — спасение.
Торопили, толкали взглядами —
Мол, судьба твоя — молоко,
Твои крылышки мелко смятые —
По карманам — вместо платков!
А потом покарали прощением,
И доверия — злой поток…
Речка речи текла по ущелию
Между наших хребтов.
И кустарник — руками поклятыми
Бороздил по неровностям скул…
А трава — что направо — проклятие…
А налево — опять караул!

От молитвы колени, как мёртвые,
И язык, как в бинтах…
Только небо твоё самолётами
Исцарапано — вот беда.
Железяка продолговатая —
Пролетела, и где она, где?
Ой богата страна космонавтами —
Мастерами железных дел.
Они рубят секунды и пилят их,
У них пот по лицу,
Лесорубов копируя
В самом вечном лесу.
По спирали, по синей материи
Эта просека доведёт
До заветного дерева,
Которое было твоё.
И тогда эти новопришедшие,
Мух отмахивая хвостом,
Приколотят к земле сумасшедшего —
Деревянным, для смеху, гвоздём.

***

Ты, наконец, Господь, им обрубил хвосты,
И крылья обещал печальным червякам.
Которые боялись, бедняги, высоты —
У каждого была подземная мечта.
И каждый землю рыл и золото искал,
И где-то находил — ковал топор и щит,
И радостно кричал, и песню сочинял —
О том, как хорошо на белом свете жить.
А те, кто не нашли — не нажили покоя —
Тужили, но служили, чтоб руки не марать.
Сварливые стихи печатали в подполье,
Которые смелей — учились воровать.
Ах, людики-людишки — отрезанные лучики,
Вы чем нафаршированы — песком или дыханьем,
Какой тоской повязаны?
Вы все своё получите —
И крылья, и бессмертие…
Когда-нибудь, когда-нибудь.

***

Плачет палка по собаке,
Скрипка женщину зовёт,
Съевший ужин ждёт добавки,
Ждёт вопроса идиот.
Ждёт народное терпенье
Гениальных иль святых,
Мы — лишь жалобное пенье
Безъязыких и слепых.
Человечек землю пашет,
Место красит человечка,
Наше место у параши,
Чтоб ему пахалось легче.
Философия простая,
Без таинственных примет,
Доля выпала мирская —
Унитазами греметь.
Воспевать цветы последние,
В белых вазах погребённые,
И тяжёлое наследие
Оправдать надеждой тёмною.
Церемонию прощания
Декорировать букетами,
Грациознейшим отчаяньем
И ужасными куплетами,
Между делом репетировать
Сцены верности и ревности,
А если чувства притупились —
На себя нам надо гневаться
И терпеть, когда придёт
Долгий ливень субтропический,
Он давно погоды ждёт.
Больно годы наши юные,
Ради смеха крикнешь вдаль,
И тебе ответят с юмором
«Наш собака палки ждал».

***

Что за город такой
Вслед за синей тоской,
Вслед за мигом, ушедшим назад?

Я пройду сквозь глаза,
Призрак синего зла,
И растаю почти наугад.

Нервы стонут мои,
Но я стон утаил.
Кто-то очень услышать хотел.

Но ему всё равно
Эндосперм и зерно
У меня же укусу локтей

Не вино не напряг
Со сторонки — пустяк,
Изнутри же блажной закуток.

Пусть изгонят — вернусь
В эту тёплую грусть,
Где никто не убьёт за глоток.

За глоток пустоты,
За блаженство тоски.
Как завидую тем, кто не пьёт.

Этих горьких секунд,
Их отчаянный бунт,
Как завидую тем, кто не ждёт.

Что за город такой?
Вслед за жёлтой тоской
Гонит ветер меня, дурака.

Призрак жёлтого зла.
Люди смотрят в глаза.
И все женщины в чёрных чулках.

***

Ну а третий? Четвёртый…
Как быть?
Распадаюсь должно быть…
Да-да…
О не надо! Мне нечем платить
За свои «полунет-полуда».
Где ты, Лета?
Когда ты?
Как быть?
По дороге к тебе ли иду?
Если встретимся…
Дашь мне попить?
Утонувшему в этом бреду.
Ведь Бог — меценат «что надо» —
По капле изымет любовь,
Низвергнет до самого Ада
И помилует вновь.
Стихи — это всё, что осталось…
Не думая «как бы спастись»,
Кладу слова на бумагу —
Она ведь такая… жисть —
Как говорят французы
И русские иногда,
И я.

***

Эгей-гей! Фортуна!
Люби меня,
Галида!
О, я, вероятно, не вправе
Тебя называть на «ты»
И требовать новой ласки,
И сбывшиеся мечты…
Ведь то, что по силам Зевсу,
Быку, говорят, невмочь…
Желанная! О, не гневайся —
Люби меня — как в ту ночь.
Когда мы горели синим
И, в общем, неясным огнём…
Вернёмся!? Наряды скинем!
И насладившись,
Уснём…
И нам приснится такое!
И будет нам вечный кайф…
Неужто я пьян…
Пустое.
Такая она. The Life.

***

Может, врут?
Но поверить нет сил
Я исправлюсь
Но где там
Зачем…
Боже Господи
Как я просил
Как боялся погасших свечей.
А теперь
Не признавшись заспав
Безысходность и горе свою
Я в душе сочиняю рассказ
Ну а сам догораю горю
Амстердам Амстердам Амстердам
Я заплакал и вышел и Боль
Спеленала меня. О не дай!
О не дай зла такого… О Бог
Всем по вере?
Какая уж есть…
Отчего мне такое!? Избавь! —
То ужасная жуткая честь
То ужасная жуткая явь
Я б поверил и в это и в то
Но согласия нет между двух
Одному приказать нелегко
А другой к лобызаниям глух.

***

Трава как девушка
И может изменить
А ты прощаешь
Ты привык прощать
Простить простишь
Но сможешь ли забыть?
Давай забудем
Не смотри назад.

Так проще милая
А время добрый врач
На камни лечь
И вылечить себя
Минуты мало
Надо подождать…
Не думай о минутах
Свысока
Прошло? Вот видишь —
Вновь начнём игру
Соединим тела
Осыпь меня пыльцой
Опять измена…
Хватит!

Но к утру
Ты вспомнишь саламандру…
И лицо
От мира ты укроешь
Между ног
Трава как девушка
И может быть верна
А можешь ты?
О если бы ты мог
Какою верной
Стала бы она.

***

был грустный сентябрьский день…
конечно будь я в городе
то написал бы не так.
я написал бы: «Нечаянная осень…
что с того?

и может быть надев пиджак
отправился по улицам шататься

и что с того?

однако… был грустный сентябрьский день
в мой загородный дом
зачем-то залетела птица…
когда она ушла
я понял как я одинок

***

Какая странная дрожь…
Скорей бы солнце взошло…
Какая сладкая ложь…
Нет… нет… роптать…
Не дай Бог…
Всё в норме… всё так как есть
Не голодно мне и тепло
Уймись прихотливость… спесь…
А слёзы?! Ну это каприз…
Чтоб сделать вино
Нужен рис… и сахар…
Солнце… вода…
Ну ладно… мечты мечты…
Наверное надо спать…
Всё в норме…
А как там ты?
Мечта моя…
Благодать…

***

Горячим лбом
К холодному стеклу
Конфликтов нет
А то что есть привычно
Ночь за стеклом…
Я в ночь не убегу
Не улечу как встарь
Летучей мышью.
Не то чтоб всё прошло и нет причин
Шататься до утра
По коридорам безмолвных улиц,
Стынущих в ночи,
Подобно зло замыслившему вору.
Нет я не стал добрей, не стал умней…
Не всё прошло и есть уйти причина
Однако… лбом в стекло…
И тихо как во сне:
Нет нет… сегодня дом тебя я не покину
Огромен дом…
Бездомье ж — целый мир.
А сквозь стекло
Не стать бездомным принцем
И лишь глаза — два странника…
Прими… впусти их мир
В свой пир… и дай напиться.

***

Не верьте мне ни в чём
Я сам себе не верю

Но Господи
Откуда червь, принявший облик человека
Узнал что мир громаден и непредставим
И благолепен до недопониманья.

Ведь истина в прямом существовании незнанья
Велик ты или нет — способность измерять
Обыкновенным делает чудесность бытия.

Зачем? Зачем стремленье покорить
Съедает всю незамутнённость
Ежесекундной связи с мирозданьем?

Откуда славы наслажденье?
Ведь блаженство неделимости миров
Тысячекратно чище!
Почему
С пути сбивает суетное чувство?

Дано ли знать ответы дерзкой твари
Всё мелко, беспощадно мелко
И стыдно, мне стыдно Господи
За жалкую гордыню
За каждое движение души
И тела тайных побуждений
Перед Тобой не скрыть.

Мне стыдно —
Что же, кроме как любви трусливой
Вопросов риторических
И вряд ли глубинной благодарности за жизнь
Словами нечего мне Господи сказать
Но может быть о Боже, Боже
Словом?

***

Как надоела фальшь! Потерян камертон
Все звуки наугад… и все слова ошибка…
В карман за номерком… ах нет… я без пальто
Пока. Привет. Гудбай… Поклон изящно гибкий
Вот воздух… вот листва… унылый силуэт…
Кого ты ждешь… подружку? Нет — автобус.
Автобус не придёт…
И вновь ходьбой согрет… хиляю вдаль…
Куда? Иду до дому
И можно плакать (плачущий блажен).
Кривится рот усмешкой удивлённой
Взгляд белкой прыгает по клеткам синих стен
По веткам, фонарям, по крышам и по звёздам
Да да я удивлён (так что печаль прощай)
Как мимо проплывают дома, деревья, люди
Я лодка… всё путём… не стоило кричать.
Земной любви искать среди сплошных иллюзий…
И поделом позор… ибо смешон субъект.
Всё смоют волны…
Свет играет с тенью…
Всё лажа, всё враньё. Всё суета сует.
Всё клёво… лицемер
И завтра — воскресенье

***

«Служенье муз не терпит суеты
Прекрасное должно быть величаво»
Не наступай мартышкам на хвосты
Не возносись в гордыне над печалью

Глубокой мысли выразить нет сил
И нет ума уйти от суесловья
Ты от позора еле ноги уносил
И сам искал позорнейших условий

Но в чём-то мальчик
Тебе очень повезло —
Река большая гонит спешно воды к морю
И в лодке ты
Но потерял весло
А значит не натрёшь себе мозолей.

***

Синильно-кислотная косточка вишни…
Вы помните лето, мадам?
Оркестр Казаченко, семья Махавишну
И маленькие города?
Дома, подземелья, единство одежды,
Наш харьковский интернат…
Когда это было — потом или прежде?
Куда номера набирать?
Над кем издеваться ночными звонками
И обзывать лопухом?..
Я Вас и себя навсегда замыкаю
Вопросом, как ржавым замком.

***

И как школьник, сбежавший с уроков,
ощущая греховную свободу,
бьёшь в барабан собственной невиновности
и, спустя много лет
плачешь,

увидев сломанные палочки вечного детства…

Кем ты стал маленький убегальщик?
взгляни на себя!
прелюбодеем и сквернословом?

поэтом и философом?

О, старший, младший,
о, средний брат!
о, пристань сердца, опять пойми,
как слаб-слабёхонек тот бегун,
как может сдаться,
разжать ладонь…

и просто вымолвить: не могу…

***

1980–2000

когда сломается твой самолёт
когда не спасает крик
прислушайся где-то в пустыне поёт
желтоволосый принц

когда ты один совершенно один
среди равнодушных лиц
его ты найди он рядом найди
он близко Маленький принц

с неба осеннего звездочка ринется
голос серебряный шарф золотой
светлую сказку о Маленьком принце
шепчет пустыня не слышит никто

когда человек обрезает ружьём
полёт удивленных птиц
ты видишь, как в ужасе напряжён
наивный Маленький принц

когда свою розу внезапно покинешь
и злобно падаешь вниз
тебя остановит достойный противник
нежный любящий Принц

с неба осеннего звездочка ринется
голос серебряный шарф золотой
светлую сказку о Маленьком принце
шепчет пустыня, не слышит никто

и всё же когда сломается твой самолёт
когда не спасает крик
прислушайся

***

1983

Текст приведён в музыкальной редакции Н. Якимова